Темный карнавал

Рука тети Роуз лежала на столе, как столовый прибор – изящный и антикварный. И почерневший. Ее бюст был упрятан в какой-то салат из ткани с начесом. Груди ее не эксгумировалась уже много лет – ни для любви, ни для сосания ребенком. Это были мумии, которые завернули в саван и убрали навечно. Под столом были видны высокие туфли на пуговицах, из которых ее худые, как палки, ноги уходили в бесполую трубу платья. Можно было подумать, что у линии подола эти ноги заканчиваются, а все, что выше, – это просто манекен, состоящий из воска и пустоты. И еще много о чем можно было подумать. О том, как когда-то, в далеком прошлом, ее муж обращался с ней так, словно она была манекеном в витрине. И как она отвечала ему – с энтузиазмом, достойным холодной восковой куклы. И как потом муж, побитый без помощи рук и слов, до утра крутился под одеялом и долгими ночами дрожал от неутоленной страсти. Пока наконец не начал втихаря совершать вечерние прогулки в укромные местечки на другой конец города, за овраг. Туда, где в витрине с розовыми шторками электричество светило поярче, и дверь ему на звонок открывала молодая леди.

И вот теперь тетя Роуз таращит на мистера Греппина свои глаза, и у нее над верхней губой (он сдавленно прыснул, крепко хлопнув в ладоши) наметились усики из пыли!

– Добрый вечер, тетя Роуз, – с поклоном сказал он – и не менее любезно продолжил: – добрый вечер, дядя Димити. Нет-нет… – Он поднял руку. – Ни слова. Не надо слов. – Он снова поклонился. – Ах да, добрый вечер, кузина Лайла, и вы, кузен Лестер…

Лайла сидела слева – ее волосы были похожи на золотистую стружку из латунной трубы. Волосы Лестера, сидевшего напротив, говорили о многом, указывая одновременно во все стороны. Оба были юны – ему четырнадцать, ей шестнадцать. Дядя Димити, их отец («отец» – неприятное слово!), сидел рядом с Лайлой. Эту второстепенную позицию он занимал уже давно, с тех пор как тетя Роуз сказала, что из окна тянет сквозняком, и если он будет сидеть во главе стола, то ему продует шею. Ах, тетя Роуз!

Мистер Греппин подтянул стул под свой туго обтянутый тканью маленький крестец и небрежно оперся локтем на скатерть.

– Я должен кое-что вам сообщить, – сказал он. – Это очень важно. Это тянется уже больше месяца. Дальше так продолжаться не может. Я влюблен. Вообще-то я уже говорил вам об этом. В тот день, когда я научил вас всех улыбаться. Помните?

Четверо за столом и глазом не моргнули, и пальцем не пошевелили.

Греппин погрузился в воспоминания. В тот самый день, когда он научил их улыбаться. Это было две недели назад. Тогда он пришел домой, вошел в комнату, посмотрел на них и сказал:

– Я женюсь!

Все ахнули с таким выражением, как будто кто-то только что разбил окно.

– Что-что ты? – воскликнула тетя Роуз.

– На Элис Джейн Беллерд! – с металлом в голосе ответил он.

– Поздравляю, – сказал дядя Димити. – Я думаю, что… – Он бросил взгляд на жену, кашлянул и продолжил: – А не слишком ли рано, друг мой? – И снова посмотрел на жену. – Да-да. Мне кажется, что рановато. Я бы пока не советовал. Во всяком случае, не сейчас.

– Дом в ужасном состоянии, – сказала тетя Роуз. – Нам и за год не привести его в порядок.

– То же самое вы говорили и в прошлом году, и в позапрошлом, – сказал мистер Греппин. – И если уж на то пошло… – Он выразился прямо: – Это мой дом.

При этих словах челюсти тети Роуз сами собою сжались.

– И это после стольких лет… – процедила она, – так вот просто взять – и вышвырнуть нас вон, это не…

– Да кто вас вышвыривает, что за чушь! – взорвался Греппин.

– Не надо, Роуз, – еле слышно сказал дядя Димити.

Тетя Роуз уронила руки.

– И это после всего, что я сделала…

Именно в эту секунду Греппин вдруг осознал, что уйти им все-таки придется. Сначала он заставит их замолчать, потом он научит их улыбаться, а потом просто вывезет их отсюда, как багаж. Потому что это абсолютно невозможно – привести Элис Джейн в дом, где обитает весь этот морок. Где тетя Роуз следит за каждым твоим шагом, даже не выходя из комнаты. А дети держат за правило оскорблять тебя прямо на глазах у матери. А отец (по сути, еще один ребенок) при каждом удобном случае дает тебе советы на тему того, как хорошо быть холостяком… Греппин все смотрел и смотрел на них. Это они виноваты в том, что у него ничего не складывается – ни в жизни, ни в любви. Надо просто что-нибудь с ними сделать – и тогда его теплые, светлые мечты о нежных телах, изнемогающих от любви, сразу станут близкими и осязаемыми. Тогда у него будет дом – и для себя, и для Элис Джейн. Да-да, для Элис Джейн.

А тетя, дядя и кузены пусть убираются. И немедленно. Потому что если просто сказать им, чтобы съезжали (что он уже делал, и не раз), то это тягомотина еще лет на двадцать. Пока там тетя Роуз соберет все свои саше и фонографы Эдисона. За это время, а может, и раньше, Элис Джейн переедет или уедет вообще.

Продолжая смотреть на них, Греппин взял в руки разделочный нож…

Голова Гриппина покачнулась и тут же выпрямилась. Он открыл глаза. Что? Черт, кажется, он заснул.