Темный карнавал

Все это случилось две недели назад. Две недели назад был весь этот разговор о женитьбе, о переезде, об Элис Джейн. Да-да, две недели назад. Две недели назад он научил их улыбаться.

И сейчас, вынырнув из воспоминаний, Гриппин улыбнулся молчаливым и неподвижным фигурам. И они улыбнулись ему в ответ с поразительной готовностью.

– Ненавижу тебя. Старая сука, – сказал он, обращаясь к тете Роуз, – две недели назад я бы не решился тебе это сказать. А вот сегодня… – Понизив голос, он повернулся к дяде: – А тебе, дядя Димити… я хочу дать небольшой совет. Да-да, старина…

Не прерывая светской беседы, Гриппин взял со стола ложку и стал изображать, что он ест персики (с пустого блюдца). Нет, вообще-то он уже поел, в ресторане, в центре города – свинину с картофелем, кофе с пирожным. А сейчас он просто для развлечения двигает ложкой, как будто бы ест десерт. Просто захотел сделать вид, что жует.

– Ну что? Сегодня вы наконец-то съезжаете. Как говорится, раз и навсегда. Две недели я ждал этого момента. Сказать, почему я держал вас здесь так долго? Я хотел за вами понаблюдать. Я должен был удостовериться, еще до того, как вы уберетесь… – В его глазах блеснули искорки страха. – Что вы не начнете шляться тут по ночам и громыхать на весь дом. Такого я не потерплю. В этом доме шуметь не дозволено никому. Даже когда сюда переедет Элис… – Толстый двухполотный ковер, который при перемещении по нему не издавал ни единого звука, вселял в него надежду. – А Элис собирается переехать сюда уже послезавтра. И мы поженимся…

В этом месте тетя Роуз лукаво и с некоторым сомнением подмигнула ему.

– А-а! – Мистер Греппин вскрикнул и вскочил на ноги.

Затем, судорожно вглядываясь и разинув рот, опустился на пол. И наконец с облегчением рассмеялся.

– О господи. Это просто муха.

Муха с медленной точностью проползла по бледной, как слоновая кость, щеке тети Роуз, после чего тут же снялась и улетела. Все это время мистер Греппин не спускал с нее глаз. Почему она выбрала именно этот момент? Чтобы глаз подмигнул, как будто она сомневается?

– Тетя Роуз! Вы что – сомневаетесь, что я когда-нибудь женюсь? Может быть, вы считаете меня неспособным к браку, к любви и супружеским обязанностям? Считаете, что я еще не созрел, чтобы справиться с женщиной и со всякими ее женскими… штуками? Что я как ребенок, что я витаю в облаках? Ну-ну. Считайте…

Мистер Гриппин потряс головой, пытаясь взять себя в руки.

– О господи, что я несу… – сказал он самому себе, – это просто муха. Ей плевать на чьи-то сомнения. И хватит уже тут делать из мухи черт знает что! – Он указал на четверых за столом. – Я пойду, подтоплю печь. А через час выставлю вас из дома раз и навсегда. Понятно? Ну вот и хорошо…

На улице пошел дождь – робко поскребся в стекла, чтобы немедленно стать промозглым ливнем, охватившим весь дом. На лице Греппина появилась гримаса раздражения. Шум дождя – это был единственный шум, который нельзя отменить и с которым невозможно ничего поделать. От него не спасли бы ни новые петли, ни смазка, ни крючки. Разве что застелить крышу полотнищами ткани, чтобы хоть немного смягчить звук… Но это уж слишком. Нет. Дождь не победить.

Еще ни разу в жизни ему так не хотелось тишины. Все звуки вызывали у него приступы страха. Хотелось по очереди добраться до каждого из них – и приглушить, а еще лучше – уничтожить совсем.

В барабанной дроби дождя ему слышалось, как кто-то нетерпеливо барабанит по поверхности костяшками пальцев.

Греппин снова погрузился в воспоминания. Теперь он вспомнил все до конца. Весь остаток того самого часа, того самого дня две недели назад, когда он научил их улыбаться…

Он взял разделочный нож и приготовился разделывать лежащую на столе птицу. Как обычно, вся семья была в сборе. На всех были надеты чопорные пуританские маски. Если вдруг случайно по лицам детей пробегали улыбки, тетя Роуз тут же давила их – как давят ногой тараканов.

Кажется, тете Роуз не понравился угол наклона локтей Греппина, когда он разделывал птицу. И она сказала ему что-то про недостаточную остроту ножа… Да-да, про остроту ножа (в этом месте воспоминаний Греппин закатил глаза и хохотнул). Он послушно почиркал ножом по точильному бруску и снова принялся за птицу. Он резал ее несколько минут – и весьма преуспел в этом. А потом вдруг медленно поднял глаза на их недовольные, неподвижные (прямо как пудинги с агатовыми глазами) лица и с минуту в упор смотрел на них – как будто вместо куропатки с голыми конечностями вдруг обнаружил голую женщину. После чего поднял нож и хрипло проорал:

– Да сколько уже можно сидеть тут с кислыми рожами? Вы, вообще, в принципе, умеете улыбаться? Хоть кто-нибудь из вас? Нет? Так я вас научу!

Он поднял нож, словно это был не нож, а волшебная палочка, и сделал им несколько коротких взмахов. И уже через несколько секунд – вуаля! Все заулыбались как миленькие!