Тень ивы

– У меня так по жизни, – она поднялась со стула с промятым сиденьем, подошла к раковине и намылила руки, – у меня нет гражданства, нет, соответственно, дома, нет работы, нет… семьи, – на этом месте ее голос дрогнул.

– Я знаю, что вы долго не работали здесь, – он обвел рукой закуток. – Где-то работали в другом месте?

– Да, – сказала Жанна, рассматривая кончики пальцев, – работала.

– Врачом?

– Да. Даже главным врачом.

– А где?

– Этой… Организации этой уже нет. Ничего нет, – она произнесла это едва слышно.

– Вы куда-то уезжали?

– Нет. Это здесь, это в Поталове, деревенька такая на север от города, – она отвечала, глядя куда-то сквозь стены, будто видя эти места.

– И вы работали там на Ивхава Мнвинду, – твердым голосом произнес Игорь, словно подводя черту под их разговором.

Жанна вздрогнула и подняла на него глаза – по-прежнему она видела эту деревню, это Пыталово, как же забыть такое название.

– Жанна-джан, подойди к мясному ряду, Аветик сознание потеряла, – выскакивая из-за перегородки, торопливо выдохнула молодая женщина с большими темными глазами на встревоженном лице.

– Я сейчас, быстро, – кивнула Жанна Гарпунову, – на минуту. – Она схватила медицинский саквояж, открыла, бросила в него тонометр, стетоскоп и метнулась к выходу из цветочной лавки.

Прошло минут десять, прежде чем Игорь понял, что Жанна не вернется. Более того – найти ее где бы то ни было будет сложно. Для собственного успокоения он прошелся вокруг, осмотрелся, сходил и к мясному ряду, где ему показали – кто Аветик. Та уже вовсю расхваливала баранью лопатку какой-то пожилой паре.

– Овечка, овечка, девушка была, клянусь, такая молодая, – причитала она, обмахиваясь носовым платком.

– Где Жанна? – спросил Игорь.

– Убежала только, – сказала Аветик, – спасла, ей-богу, и убежала, Бог ее храни.

– Куда?

Аветик пожала плечами. Люди за прилавками смотрели на Игоря с нескрываемой враждебностью – все-таки печать гончей лежала на нем слишком явно.

Жанна Хаджиева.

В верх и в низ.

Куда теперь? Еще была надежда, очень хлипкая, что эти торгаши-инородцы, такие же неприкаянные, как и она, вернут ей ощущение нужности. Пригодности в жизни хоть кому-то, хоть чему-то. Но жизнь в облике этого милиционера с учтивыми манерами постучала пальцем негромко, но каменно в ее двери: тебе на выход, Жанна. Если сама не выйдешь, полиция поможет.

А не лучше ли так, когда кто-то со стороны поможет – ведь сама можешь не решиться, можешь попробовать опять себя обмануть: будет еще что-то в твоей жизни, еще что-то может быть. Она шла, или точнее бежала, наверное, час, подальше от рынка, от этого милиционера, от людей, которые много о ней знали, но не знали главного. Она остановилась у ворот трамвайного депо почти на окраине, опершись ладонью о каменную стену.

А что, в сущности, вся ее жизнь, как не череда самообманов, привычки видеть желаемое вместо грубой и холодной правды?

***

Еще когда она, дочь влиятельного, хотя и непопулярного руководителя партконтроля ЦК компартии Таджикистана, заканчивала Душанбинский мединститут, у отца, Алмангеды, Алексея по местной манере «перевода» на русский, не возникало никакого желания вмешаться в ее распределение.

Подыскать место где-нибудь в Душанбе, еще лучше – в Патара, городке с элитными санаториями и богатыми женихами, в том числе из Москвы. И сама об этом не думала: может быть, потому, что в Таджикистане понятие «провинция» применимо к любому месту, а про Архангельскую область или Красноярский край как-то в голову не приходило. Ее направили работать терапевтом в городскую поликлинику в новом районе Душанбе, да и то с извинениями. Проректор Дилором Мамедовна – никому и в голову не приходило, что через три года все будут издеваться над обращением друг к другу по русской манере, с отчеством – даже оправдывалась:

– Жанна, милая, я пыталась вас устроить в закрытый пансионат ЦК в Патара, есть там место. Но Москва ставит своего, ничего не сделаешь.

Такая была сквозящая в настроениях обида на Москву, на русских, но без демаршей, боже упаси.

Потому Жанна и не хотела никаких особых условий. Она была не вполне таджичкой: мама Татьяна Викторовна – русская, папа Алмангеды Турсанович вырос в Новосибирске, в семье репрессированного первого министра здравоохранения Таджикской ССР. Но если таджики так болезненно, хотя и робко поминают об ущемленных национальных правах, она легко готова была все эти права уступить.

Да и какие права? Спецпаек пансионата ЦК? «Жигули» вне очереди? Особняк в городской черте в самшитовой роще? Все это и так было в их семье.

Через три года, которые Жанна отработала едва ли на две ставки в районной поликлинике, пришлось пожалеть, что не распределилась в Россию.