Теория бесконечных обезьян

Сегодня именно «Согласитесь». Вечные скачки личных границ, то «ты», то «вы». В начале знакомства, конечно, были только «вы» и «профессор», иногда еще по имени-отчеству, а в ответ – тоже «вы», «Женя», «Евгений». С преодолением ступеней университетской эволюции: студент – выпускник – аспирант – кандидат – доктор и, соответственно, преподаватель – конечно, появилось много нового. Иначе вряд ли может быть, когда пометку «учитель и ученик» сменяет другая – «коллеги». А если вспоминать, то ведь и не нашарить, где между пометками притаилась еще одна, невидимыми чернилами «Не чужие». Когда, зная, что ты вчера повеселился, тебе оставят на рабочем столе что-то спасительное. Когда могут вытащить на выставку, конференцию, а теперь уже и просто в паб. И не пошлют, если придешь с петухами и навеселе, по-родному приютят на диване, даже побудут рядом, будто завтра не вставать. И могут на равных о больном, несмотря на пропасть, измеряемую войнами и годами.

«…Видели мою татуху на руке? Лотос! Там, если присмотреться, листья – полумаски. Полумаски, понимаете? Четыре. Как Черепах-ниндзя, я их с детства люблю. Варя эскизила, даже не поржала над идеей. Она вообще здорово рисовала… и никогда надо мной не ржала».

– Пушкин… – начинает он, вспоминая опять клуб, и красу, которая назвалась, кажется, Натали, и сидение друг против друга на кафеле. Как она, возведя ненакрашенные, но чертовски выразительные глаза к изрезанному трубами потолку, изрекла-каркнула: Nevermore! а у него едва не встал от одной интонации. Холодно было, как на Девятом круге. Наташке этой еще рожать, наверное. Но ей явно было плевать.

– Хуюшкин, – припечатывают его мрачно. Редко от этого человека – такого прям каменного, маститого, с благородной сединой в как раз таки пушкинских вихрах – дождешься мата. – Брось. Я же все понимаю. Вот только это так не работает, сам же этому учишь.

– К чему вы?.. – хотя в горле тут же собирается предательский ком.

Ну конечно, большинство психологов и психотерапевтов сами без сапог. И не у всех есть даже вот это вот самое простое: светлая кухня, и утро без ворчливо-ревнивого выноса мозгов, и чужая теплая рука, перебирающая пряди в попытках перебрать заодно спутанные мысли. Доказано Джеймсом Барри: это возможно.

– Хоть двести клубов исходи, не докажешь ты сам себе, что жизнь продолжается.

– А она продолжается?..

Отвечать не нужно. Ответ знают оба. Вместо этого с языка зачем-то срывается:

– Кстати, я это, с ней не… Мы только ментально трахались, на филологическом уровне.

– Ментально трахались, – насмешливо звучит над самым ухом, горячее дыхание возле мочки, и неплохо бы провалиться сквозь землю. – Ну что ж, рад, что тебе понравилось.

Женя осторожно поднимает глаза, чтобы убедиться: действительно рад. Все-таки быть вместе можно очень по-разному. Например, с бесконечным «Эх, щенок», от которого то грустно, то смешно, то тепло. Сейчас вот хочется обиженно фыркнуть и напомнить: «Ну теперь ведь я здесь и вообще никуда не уходил бы, если бы…» Но времени уже нет. На часах – белых, бесхитростно круглолицых, как ангел Азирафаль, – семь.

– Ладно. – Скрип стула. – Идем. Мне пора на пары, ну и ты выметайся. Проспись дома. И не смей опаздывать, у тебя вечерники, если не забыл, заменять не буду. Понятно?

– Поня-я-ятно, понятно… только мне нужно еще к редактору, а потом к тому полицаю.

На плечо вдруг осторожно опускается все та же теплая тяжелая ладонь.

– Думаешь, поможет? Точно не будет проблем вместо успехов?

– Думаю, что хочу хотя бы попытаться. Поймите… друзей у нее, по ее словам, почти не было. А я докажу ей обратное. Пусть и оттуда узнает.

– Узнает…

Не спорит, хотя не религиозен и не суеверен. Пальцы на плече не двигаются. Женя смотрит на солнечное пятно на столе – пластиковое покрытие золотится, как волосы Варьки. Впрочем, нет, ее волосы были красивее. И снова… нет. Не красивее. Интереснее. Она вся была интересная.

– Ты ведь понимаешь, что те, на кого ты надеешься, не друзья, а скорее… очевидцы?

Хорошо, что закончился кофе. Он бы наверняка сегодня горчил.

– Знаю. Типа волк волку волк, а человек человеку почти всегда – очевидец. Но если очевидцев тысячи, шансы ведь повышаются? У нас их много.

Он вовремя поднимает голову и видит улыбку. Опять. Такую, какая нужна; такую, из-за нехватки которой уходят из семей и от друзей; такую, которая, существуй валютный рынок улыбок, была бы самой дорогущей и которую иногда, словно самородок, можно найти там, где не ждешь, в первой же затхлой речке каждодневности.

– Повышаются. Еще как. Жаль, я не очевидец. Хотя и мне не дают покоя золотые волки…

«Вы не очевидец. Вы лучше». Но он встает из-за стола молча.

* * *

В тот день они опять пересеклись в редакции: забирали авторские. Заболтались, как всегда, о странном.

– Варь, а Варь. А ты что, вообще ни с кем не дружишь?

– Дружу, Женя, – цинично ощетинилась она. – С головой. С Диной и Павлом, насколько возможно. С парой коллег, одним приятелем детства и вот с тобой теперь немного…