Теория литературы. Проблемы и результаты

Теория речевых актов важна для исследования литературы – не только в том банальном отношении, что литературные герои часто совершают иллокутивные действия по ходу сюжета (клянутся, признаются в любви, оскорбляют друг друга и т. п.), но и потому, что в качестве речевого акта можно рассматривать само создание литературного произведения автором. Иногда (см. § 35) это трактуется в терминах мимесиса: в литературном тексте «притворно», «понарошку» имитируется тот или иной речевой акт, например, стихи могут симулировать любовное признание, даже если поэт – а тем более его читатели – не имеют в виду любовь к какому-либо конкретному лицу. В любом случае художественный текст производит какое-то реальное воздействие на своего читателя, которое более или менее сознательно запрограммировано автором и образует его интенцию: автор намеревался нас взволновать, растрогать, рассмешить, просветить и т. д. Далее можно уточнять (как это делает А. Компаньон), что сознательным, предумышленным является лишь общий, интегральный акт высказывания, тогда как детали текста, служащие для этой цели, являются интенциональными, но не предумышленными, ими «аккомпанируется интенциональный иллокутивный акт»[114]

. Это различение центрального и периферийного иллокутивных актов коррелирует с оппозицией смысла и значения: новые значения часто основываются читателями и критиками именно на периферийных, непредумышленных деталях текста, интерпретируемых наподобие «оплошных действий» и «оговорок» по Фрейду (см. его «Психопатологию обыденной жизни», 1901), которые способны деформировать и даже опровергать главную интенцию автора, то есть «смысл» текста. Автор определяется при этом как субъект главного речевого акта, совершаемого посредством данного текста, и перед литературным анализом стоит задача описать этот акт – выяснить то, что делает текст.

Хотя понятие речевых актов доказало свою продуктивность, в частности при анализе авторской интенции, его применение сталкивается с серьезными трудностями. Уже сам Остин признавался, что определение перформатива «вязнет» в оговорках, в многочисленных социальных условиях, которым должно отвечать высказывание, чтобы быть перформативным: необходима устойчивая процедура (скажем, обряд бракосочетания), соответствующие ей участники, они должны относиться к ней всерьез…; и эти условия наименее строго выполняются в литературе и искусстве. Актерская игра на сцене не перформативна (вопреки буквальному смыслу английского выражения performative arts): ведь если актер, играя роль короля, объявит кому-нибудь войну, то никакая реальная война от этого не начнется. Литературный речевой акт всегда «неудачен», сколь бы мастерски он ни симулировался автором: «Удача всегда несет на себе печать неудачи, одним из главных названий которой служит у Остина „литература“»[115]

. Реальное же действие, которое совершает автор, сочиняя свой текст, не обязательно является актом, то есть ответственным поступком: у него может и не быть партнера, удостоверяющего этот поступок своей реакцией. Например, нельзя считать поступками повествование

или же выражение мыслей и чувств – а это как раз главные «действия» автора в художественном тексте. В них подразумеваются, а иногда и прямо обозначаются логические операторы «допускаю» (такие-то события в вымышленном мире), «сочувствую» (таким-то переживаниям условного персонажа) – но это не перформативные глаголы[116]

. Дж. Хиллис Миллер, деконструируя вслед за Жаком Деррида понятие иллокуции, рассматривает как редкий пример «чистого» речевого акта высказывание «Я тебя люблю»[117]; эти слова часто говорят друг другу литературные персонажи, но не автор публике – он, конечно, старается понравиться своим неопределенным, незнакомым читателям, изъявляет им различные реальные и наигранные чувства, но среди этих чувств трудно представить себе любовь.

Интенциональная теория авторства сталкивается еще с одной трудностью: понятие интенциональности шире, чем понятие авторства, им покрывается также множество неавторской художественной продукции, прежде всего фольклорной. Фольклорный «текст» (термин, как уже сказано, условный – см. § 9) несомненно является связным и намеренным, он предназначен производить то или иное речевое действие – например, служить для «отплаты» или «ответного дара» в многочисленных ритуалах обмена фольклорными текстами, от старинных народных песен до современных анекдотов. Однако этой интенциональности еще недостаточно для того, чтобы полагать в нем какое-либо авторство, разве что постулировать абстрактно-коллективного «народного автора».