Терапевт

— Мы скажем так, — невозмутимо парирует Гюндерсен. — А ее защитник возразит: откуда нам это известно? Защита свою роль отыграет по полной: восемнадцать лет, ранее не привлекалась, оружия в руках не держала, то да сё…

— И что теперь, — говорю я голосом, невнятным от слез, — вы даже не попытаетесь? Она меня чуть не убила, но раз мы не можем этого доказать, то скажем только: «Ай-яй-яй, нехорошо»? И отпустим ее?

Теперь черед Гюндерсена вздыхать. На его лице вдруг разом проступает усталость. Он трет глаза, а когда убирает руки от лица, их движения как бы распространяются по коже; морщинистая, тонкая, чуть опухшая кожа мелко подрагивает.

— Какие обвинения ей предъявить, решит прокуратура, — говорит Гюндерсен. — Полицейский юрист, вы ее видели, внесет представление. И что ни говори, она — профессионал высокого класса. Если сочтет возможным предъявить попытку убийства и они согласятся с этим, велик шанс, что так и будет.

— Если.

— Ну да. Но если не получится, тут хоть отбавляй других правонарушений. Проникновение, преследование, несанкционированное наблюдение. Кража револьвера. Запугивание, домогательства.

— И что может грозить ранее не привлекавшемуся несовершеннолетнему лицу за такие правонарушения?

— Может быть, и лишение свободы, — говорит Гюндерсен, — но, скорее всего, нет. Возможно, условное наказание. Возможно, общественные работы и ощутимый штраф.

Мы надолго замолкаем. Я вспоминаю свою первую встречу с Верой. Каким тоном она произнесла свое «доктор»… И как мне после всего этого принимать новых пациентов? А вдруг я буду подозревать от каждого из обратившихся ко мне — от тех юных страдальцев, что отваживаются подняться в мой кабинет над гаражом в надежде получить так необходимую им помощь, — какой-то подвох? Смогу ли я вообще практиковать? Будет ли это этично, будет ли это вообще возможно?

Теперь наши с Гюндерсеном пути разойдутся. Пока же он заверяет меня, что это дело по-прежнему остается приоритетным. Он признаёт, что, раз за целую неделю выявить подозреваемых не удалось, может случиться и так, что виновного не найдут. Но в то же время уверяет, что, вполне возможно, дело будет раскрыто; он лично приложит к тому все усилия, они уже разрабатывают ряд новых версий. «ФлеМаСи», например. Как распределялась собственность. Они изучают также круг знакомств Маргрете, продолжают работу над выявлением лиц, входящих в сферу общения Веры. Иногда полезно перетасовать колоду и начать сначала, говорит полицейский, и настроен он вроде бы вполне оптимистично; но сквозит в его тоне нечто, не оставляющее мне больших надежд. Лавируя вслед за Гюндерсеном по лабиринту коридоров и запертых стеклянных дверей к стойке дежурного, я думаю: на этом все кончится. Через какое-то время мне пришлют письмо или позвонят и проинформируют о том, что расследование откладывается на неопределенный срок. Затем дело будет прекращено — или его сдадут в архив, где оно будет пылиться на полке в ожидании нового импульса: новый поворот, дымящийся пистолет, инкриминирующее электронное письмо. Велика вероятность, что ничего нового не всплывет. Скорее всего, я никогда не узнаю, что же на самом деле произошло с Сигурдом.

Я уже собираюсь повернуть ручку замочка на последней из стеклянных дверей, как Гюндерсен говорит:

— Сара, можно я дам вам совет на будущее?

— Да?

Кашлянув, он проводит ладонью по губам.

— Общайтесь с теми, кто желает вам добра. Проводите больше времени со своими родными. Со своим отцом. И со своей сестрой, она за вас горой стоит. Замечательная женщина, скажу я вам. Почаще с ними встречайтесь.

Я киваю, благодаря за совет. Мы жмем друг другу руки, я выхожу через стеклянную дверь. Та захлопывается за мной, и я оборачиваюсь взглянуть напоследок на Гюндерсена, но его уже и след простыл.

Воскресный день в мае: глядя из мрака

Не выпачкать руки землей невозможно. Надо было надеть перчатки. В своих чумазых пальцах — где во всех трещинках и морщинках, под ногтями, под обручальным кольцом, которое я все еще ношу, засела земля — я держу маленький сиреневый цветочек, испанскую маргаритку; она выглядит слишком нежной и изящной для норвежской весенней погоды. В отличие от Анники и от мамы, я садоводством никогда не увлекалась. Я как папа: недели идут, неожиданно наступает зима, а я так и не постригла газон. И Сигурд был таким же. Но в питомнике сказали, что, если за испанской маргариткой правильно ухаживать, она прекрасно приживется на норвежской почве. Я купила лопату и удобрения — и принялась за дело.