Терапевт

Пытаясь запихнуть растение в вырытую под него ямку, краем глаза отмечаю появление серебристо-серого автомобиля. Нужно бы еще копнуть, потом присыпать землей от кома, в котором коренится цветок, чтобы эта земля смешалась с почвой из ямки. И при этом не загубить злосчастное растение. Вот чем я пытаюсь овладеть: умением находить нужное соотношение. Стараюсь изо всех сил. Боковым зрением вижу, что серебристая машина остановилась у поворота к моему дому. Двигатель выключается. Хлопает дверца, я выпрямляюсь. Маргаритка остается лежать на земле. Я тщетно пытаюсь отряхнуть землю с выпачканных рук, потом прикладываю ладонь козырьком ко лбу и смотрю, кто приехал. Стоит необычно солнечная для мая погода, тепло; в воздухе уже чувствуется лето. В такой день тянет сбросить с себя лишнюю одежду и подольше оставаться на улице; никуда не деться от хорошего настроения. А потом — от простуды. Из-под ладони я хорошо вижу визитера. Он чуть замедляет шаг, поднимает руку помахать мне, но как-то долго не решается продолжить путь; впечатление, что его тянет вернуться в машину и убраться, откуда явился.

— Привет, — здоровается он, наконец сдвинувшись с места.

— Привет, Томас, — отвечаю я.

Забыв, что руки у меня грязные, упираю их в бока и, опустив глаза, вижу, что замарала футболку на талии.

— Садовничаешь? — спрашивает он.

— Ага, — говорю я. — Не потому, что хочется. Но мне маклер посоветовала. Создать видимость домашнего уюта и всё в таком духе.

Мы слегка улыбаемся.

— Так ты собираешься продавать? — спрашивает Томас.

— Да, — отвечаю я. — Да, вот решила продать. Не хочу оставаться здесь после всего, что случилось.

— Да уж, трудно привыкнуть к другой жизни в тех же стенах…

— Точно.

Мы оба поворачиваем голову к дому. Солнце бьет прямо в окна; свет, отражаясь, слепит глаза. Со стороны отличный дом, величественный. Каков бы ни был старый Торп, но чувства собственного достоинства ему было не занимать. И дом его такой же. Но у меня с ним все кончено.

— А что говорит Маргрете? — спрашивает Томас.

— Она не в восторге. Но что она может сказать? Дом мой. Я могу поступать с ним как душе угодно.

Томас кивает. Как бы в задумчивости. На нем джемпер — он рассудительнее меня, не раздевается до футболки, пока лето не настанет по-настоящему. Волосы красиво уложены, аккуратно причесаны, чем-то зафиксированы. Весь он выглядит таким… не могу подобрать слово… респектабельным

. И я ничего плохого не имею в виду. Не прилизанным, хотя Юлия явно приложила руку. Я имею в виду основательным. Надежным. Без вывертов.

— Ладно, — говорит он. — Как дела вообще?

— Нормально, — отвечаю. — Ну, то есть по-разному. Но ничего.

Мы стоим, смотрим на маргаритку, валяющуюся у наших ног. Томас хочет что-то рассказать мне, догадываюсь я. Вообще я собиралась поскорее разделаться с этими цветочками, пойти принять душ в холодной недостроенной душевой, смыть с рук землю, одеться и отправиться к папе, на постепенно превращающийся в традицию еженедельный семейный ужин по воскресеньям. Но я жду. Не тороплю Томаса. Нехорошо было бы. Он ведь притащился сюда специально, чтобы что-то рассказать, а он не из болтливых…

— Насчет того, что случилось, — наконец произносит Томас. — Я вот хотел сказать… Мне жаль, что так вышло.

— Что вышло?

— Ну. Ты знаешь. С той девушкой.

— Да. Знаю.

— Сигурд рассказал нам про нее. Яну-Эрику и мне. А мы тебе ничего не сказали. Мы хотели… или… ну, я хотел. Я хотел тебе сказать. Потому что он нехорошо поступил. И я ведь… я даже не знал, что она такая молоденькая. Но знал, что он с кем-то встречается. И должен был рассказать тебе.

Я закрываю глаза, поворачиваю лицо к солнцу. Не хочу про это думать. Я и так догадывалась, что они знали. Тысячу раз перебирала в голове свой разговор с ними в тот вечер, когда пропал Сигурд. Вспоминала непонятную мне уклончивость в их интонациях, какую-то недоговоренность. Само собой, им было совсем неохота звонить мне; ведь они догадывались, что Сигурд мог быть с ней. Его откровенную ложь они пытались представить как что-то незначительное, — ведь знали же, почему он врет. И все-таки ничего мне не сказали. Не сказали, даже когда выяснилось, что он мертв. Мне пришлось самой докопаться до того, что у него была другая. Оправдания Томаса меня мало трогают.

Мы стоим и молчим. И как бы то ни было, но Томас демонстрирует понимание того, что ему лучше помолчать; это говорит в его пользу. И я его, в общем-то, тоже понимаю. Сигурд был его другом. А я сама так устала от всего этого… Не хочу до бесконечности перетирать эту историю. Такой чудесный день, солнце, скоро лето, и агент заверила меня, что этот дом стоит целое состояние: кадастровая стоимость составляет 14 миллионов… Но она думает, что он уйдет за все 16. Я разбогатею. У меня будут деньги на все, что я только ни пожелаю. Скоро пойду приму душ, потом поужинаю у папы, а на следующей неделе новые коллеги позвали меня посидеть с ними после работы. Вот о чем я хочу думать. Вот что меня волнует. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза. Рядом стоит Томас. Мы оба смотрим на маргаритку.