Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

После женитьбы Александр Сергеевич виделся с кумом редко. Их кратковременная «дружба» была случайной, а со стороны Пушкина и вынужденной. В жизни они были антиподами (особенно в нравственном отношении). Толстой на девять лет пережил поэта; эпитафией ему может служить характеристика, данная Сергеем Львовичем, сыном великого однофамильца Фёдора Ивановича: «В Толстом-Американце были и хорошие качества. Он проявил независимость характера, преданность друзьям и семье, готовность рисковать жизнею на войне ради приятелей или хотя бы для восстановления своей чести, и в конце жизни он раскаялся в своих преступлениях. Тем не менее он был не только „в мире нравственном загадка“, но человеком безнравственным и преступным. Он жил лишь в своё удовольствие, пьянствовал, обжирался, развратничал, обыгрывал, убивал, мучил своих крепостных слуг. Всё, что он делал, делалось также и другими. Он только делал это откровеннее и с большей страстью, чем другие, и он был убеждён, что имеет на это полное право».

Словом, замечательный человек, но… палач, развратник и шулер.

Кстати. По наблюдению П. А. Вяземского, Пушкин не умел прощать, и он отомстил другу молодости, создав в шестой главе «Евгения Онегина» образ Зарецкого:

В пяти верстах от Красногорья,Деревни Ленского, живётИ здравствует ещё донынеВ философической пустынеЗарецкий, некогда буян,Картёжной шайки атаман,Глава повес, трибун трактирный,Теперь же добрый и простойОтец семейства холостой,Надёжный друг, помещик мирный

И даже честный человек:Так исправляется наш век!

V

Бывало, льстивый голос светаВ нём злую храбрость выхвалял:Он, правда, в туз из пистолетаВ пяти саженях попадал,И то сказать, что и в сраженьеРаз в настоящем упоеньеОн отличился, смело в грязьС коня калмыцкого свалясь,Как зюзя пьяный, и французамДостался в плен: драгой залог!Новейший Регул, чести бог,

Готовый вновь предаться узам,Чтоб каждым утром у ВериВ долг осушать бутылки три.

VI

Бывало, он трунил забавно,Умел морочить дуракаИ умного дурачить славно,Иль явно, иль исподтишка,Хоть и ему иные штукиНе проходили без науки,Хоть иногда и сам впросакОн попадался, как простак.Умел он весело поспорить,Остро и тупо отвечать,

Порой расчётливо смолчать,Порой расчётливо повздорить,Друзей поссорить молодыхИ на барьер поставить их,

VII

Иль помириться их заставить,Дабы позавтракать втроём,И после тайно обесславитьВесёлой шуткою, враньём.Sed alia tempora![95] Удалость(Как сон любви, другая шалость)Проходит с юностью живой.Как я сказал, Зарецкий мой,Под сень черёмух и акаций

От бурь укрывшись наконец,Живёт, как истинный мудрец,Капусту садит, как Гораций,Разводит уток и гусейИ учит азбуке детей.

VIII

Он был не глуп; и мой Евгений,Не уважая сердца в нём,Любил и дух его суждений,И здравый толк о том, о сём.Он с удовольствием, бывало,Видался с ним… (5, 120–122)

«Некогда буян», атаман картёжников, глава повес, «старый дуэлист», но теперь отец семейства (правда, незаконного), надёжный друг, мирный помещик и «даже честный человек» — конечно, это списано с Толстого. И ещё: «Зарецкий губу закусил», когда Онегин представил ему своего секунданта М. Гильо: «Хоть человек он неизвестный, но уж конечно малый честный». Прочитав это, Фёдор Иванович, наверное, тоже закусил губу, но Пушкина на дуэль вызывать не стал — и время ушло, и сам он действительно изменился к лучшему.

«Путешествие в Арзрум»