Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Разнообразны — и даже еще не основательно отобраны, не говоря уже о том, что не исследованы — литературные формы и образец мышления, с помощью которых эта совокупность идей с конца двенадцатого века завоевала исламский мир5 и заглушила унаследованные науки. В исследовании это решительно отрицающее исламскую бездну между творцом и творением толкование мира как проявления божественной сущности постоянно воспринималось только как отмеченный мистикой монизм совершенно эзотерического характера; и в этом смысле говорили даже некоторые защитники такого толкования мира: эзотерики, теологи и знатоки шариата выдают поверхность явления за истинный смысл, эзотерики, немногие, действительно познающие, однако, разгадывают это заблуждение6. Словам Ибн аль-Араби тоже можно было приписать такое высокомерие, которое оставляет введенным в заблуждение только одно: пожать плечами; но это было бы в конце концов злонамеренным недоразумением. Многочисленные статьи Ибн аль-Араби доказывают, что у него речь шла не о совершенствовании способа представлять себе Бога, доступного лишь немногим, а о совершенстве ислама, об окончательном понимании святого послания, направленного каждому человеку! «Нет животного, которого Бог не держал бы за вихры». — И это также не круг невольных эзотериков, которому Ибн Таймия в начале четырнадцатого века объявил войну всеми силами, а многослойное, мощное течение времени, навстречу которому он бросается; оно поддерживалось и поддерживается выдающимися учеными, пользуется большой любовью у правящих, дервишами приносится в народ разного рода фокусами, и Ибн Таймия, остроумный теолог — а он был таковым — точно представил логически непреодолимую пропасть, которая отделяла его от учителей «единственности бытия»: ислам шариата может представлять себе послушание Богу только как приказ, закон или как какой-нибудь конкретный, в отдельном случае доступный пониманию акт созидания, и никогда как силу, проникающую через космос и непрерывно действующую, а поэтому все оправдывающую, отменяющую разницу между добром и злом7. Уже Фахр-ад-дин ар-Рази (ум. 1209) — мы знаем его как суннитского теолога, который не прятался от мучительных вопросов8, — вынужден был согласиться с представлениями тогдашних суфиев, «наших сподвижников», которые доказывали наличие единственного духа, проникающего во все тела, подчиненные возникновению и исчезновению; отсюда снова появляется возможность святых творить чудеса. Дух, а не тело совершает в прямом смысле действия. Но согласно суре 16, 2 дух, приносимый вниз ангелами, является частью божественного соеденения, которое, как подчеркивает и Жазди, является единственным. Ар-Рази сообщает теперь, что углубленное познание Бога святым, просмотр событий в области сокровенного делают тот дух послушным, так как он относится не к явлениям, которые возникают и исчезают, разделяются и разрываются, а к «миру небес». Заключенный в смертную оболочку человека, он большей частью забывает свое происхождение и становится слабым, как тело. Однако если он знаком с познанием Бога и любовью к нему, если он еще мало принимает участия в управлении этим телом и посылает ему свет освященных небесных духов с божьего трона и льется над ним, то он приобретает силу управлять телами этого мира так, как управляют небесные духи человеческими поступками. Это «чудеса святых». Дух людей различен, так же как и духи небес. Теперь, если душа сильна «силой святого природного свойства, сияющей сущности, предрасположения, стремящегося наверх»9, то определенные упражнения, которые «стряхивают с нее пыль мира возникновения и исчезновения», могли бы сделать ее способной «свободно владеть субстанцией мира возникновения и исчезновения — с помощью света познания насквозь божественного величества»10. Ар-Рази, который здесь, очевидно, передает взгляды суфиев, его «сподвижников», ни в коем случае не отмежевывается на деле от таких мыслей. Существенной для него является оговорка: истинные святые, как он считает, боялись чудес, так как они могли бы соблазнить их стать высокомерными и этим отдалить от Бога. Так будет лучше всего, если человек, который стал святым, ничего об этом не знает11. В четырнадцатом веке такой страх исчез; святые скрывали свое проникновение в сокровенное и свою способность влиять на него.