Тьма после рассвета

— Ну, как скажешь. Вариант второй: мальчика избили и выкинули прямо на дорогу. Но его должны были найти уже через несколько минут. Вызвали «Скорую», отвезли в больницу, сообщили в милицию. Но этого, как видишь, не произошло, хотя мы его искали по всем больницам и травмпунктам. Значит, остается у нас только третий вариант, самый поганый. Мальчика выкинули из машины не на трассе, а завезли в тихое место, где его не сразу найдут. Избили, само собой. Припугнули как следует. Времени прошло много, мальчик не объявился, и мы можем с уверенностью говорить о том, что с ним случилась беда. Люди из «Москвича» либо избили его так сильно, что он не выжил, либо вообще убили. И ты, Квасков, пойдешь вместе с ними за недонесение об убийстве или за заранее не обещанное укрывательство. Потому что ты знал. Тебе об этом сказали, когда девочку привезли.

— Не говорили они ничего!

Вот и хорошо. Вот и слава богу. От этой печки можно танцевать дальше. Только постараться не делать раньше времени акцент на личности преступников с красной машиной. Просто вести разговор так, будто наличие еще двоих подельников — вопрос решенный и не самый главный.

— А как доказать, что не говорили? — спокойно и негромко произнес Гордеев, словно не вырвались у Кваскова случайные, но такие опасные для него слова. А если и вырвались, то старший инспектор уголовного розыска их не заметил, внимания не обратил. — Опять получается твое слово против их показаний. Ты один, их — двое, и если они скажут одно и то же, то поверят им, а не тебе.

— А Хвощ? Он подтвердит. Нас тоже двое получается, а Хвощ не судимый, ему веры больше, вы сами так сказали, — прищурился Квасков.

Похоже, он еще не заметил своего промаха.

— Это верно, — кивнул Виктор. — Но на Хвоща надежда слабая, сам понимаешь, он мозги давно пропил, раскладов не видит, его запутать — как два пальца об асфальт. Ох, зря вы с ним связались! Небось, уже сто раз пожалели. Знаешь, у меня память не очень, да и устал я, с раннего утра на ногах, все дела какие-то, работа, заботы. Вот разговариваю с тобой — и уже половину всего забыл, что ты мне тут рассказывал. Мы с тобой беседуем без протокола, ты поспишь, отдохнешь, соображалка включится, и следователю, который тебя будет допрашивать под протокол, ты скажешь все правильно, как надо. От разбоя тебе, натурально, не открутиться, об этом и речи нет, а вот насчет девочки все непонятно. Может, получится добровольный отказ от соучастия, а может, и не получится. Правильно себя поведешь — и тот факт, что ты помог девочке сбежать от Хвоща, квалифицируют как деятельное раскаяние, а это полезная штука в твоем сложном положении, на снижение срока очень сильно влияет. С мальчиком тоже все непросто: не сможешь доказать, что ничего не знал, — получишь недонесение о тяжком преступлении. Назовешь тех, кто девочку к вам привез, — есть шанс натянуть опять же на деятельное раскаяние. Мы их и сами найдем, без твоих подсказок, но с подсказками будет быстрее, а мы умеем быть благодарными. Тут самое главное — правильно повести себя со следователем. Ну, и я чтоб под ногами не путался. Я ведь что? Обычный человек, служивый. Могу что-то забыть. А могу и не забыть. Так что ты подумай, Квасков, только не очень долго. И молись, чтобы детей нашли живыми. Если они уже ничего не скажут, то тебе, конечно, легче будет врать, но если Хвощев или те двое тебя подведут, начнут путаться в показаниях, и ложь не пройдет — получишь два убийства с разными формами соучастия и прикосновенности. Уж я постараюсь, слово даю.

Виктор вовсе не был уверен, что правильно помнит теоретические постулаты уголовного права, но видел, что эти моменты производят на Кваскова определенное впечатление, поэтому лепил все ­подряд.

Квасков по-прежнему смотрел на руки, сложенные на коленях, только теперь Гордееву казалось, что его взгляд прикован не к татуировкам, а к наручникам, поблескивающим на массивных запястьях.

Издалека послышался приближающийся стрекот мотоцикла. «Не успел!» — с досадой подумал Виктор. Сейчас появится старший лейтенант Синицын и сообщит, что Алла Муляр мертва. Это плохо само по себе, потому что нет ничего страшнее смерти детей. Разве что война. Но плохо еще и потому, что у Кваскова появится определенность и ему будет проще продумать свои показания.

Конечно, девочку могли и не найти, а Синицын возвращается в отделение по совершенно иным причинам. И вообще это может быть не участковый. Мало ли мотоциклов на свете…

— Слышишь? Это Синицын едет, который тебя при задержании приложил. Он с поисковой группой работает. Сейчас и узнаем, какие у тебя шансы на деятельное раскаяние. Так что думай быстрее, Квасков, соображай, ворочай мозгами, пока сюда никто не вошел. До тех пор, пока ты не знаешь, жива девочка или нет, твоим словам одна цена, а как только узнаешь — цена будет совсем другая, раз в сто меньше. Сидеть ты все равно будешь, но сидеть ведь можно по-разному, сам знаешь. Можно сидеть сукой, которая покрывает педофилов, а можно — уважаемым вором.