«Только между женщинами». Философия сообщества в русском и советском сознании, 1860–1940

И, правда, повсюду в жизни, где люди связаны общими интересами, кровью, происхождением или выгодами профессии в тесные, обособленные группы, — там непременно наблюдается этот таинственный закон внезапного накопления, нагромождения событий, их эпидемичность, их странная преемственность и связность, их непонятная длительность… И не та ли же самая удивительная судьба постигает громадные общественные, мировые организации — города, государства, народы, страны и, почем знать, может быть, даже целые планетные миры?[399]

Так оказывается, что крах Ямы изначально предрешен самой природой цивилизации. Женская община, возникшая вопреки худшим из возможных жизненных обстоятельств, способна выстоять против разрушительных сил ничуть не больше, чем любая другая община. В последней главе от публичного дома Анны Марковны ничего не остается, и повествование тоже распадается — разветвляется на несколько мелких (и производных) линий, следующих за судьбами отдельных женщин вплоть до их гибели от мужских рук. Наконец, вся Яма горит и разрушается дотла в результате масштабного погрома, учиненного солдатней, которую обсчитали в каком-то из самых дешевых заведений. Бордель, как классический символ хищничества товарно-денежной экономики, служит и козлом отпущения, и мишенью «очистительного» уличного насилия, в которое в 1905 году с равным рвением ударились и реакционеры, и революционеры[400]

. Однако хотя в романе Куприна бордель сигнализирует о болезни общества, он же оказывается и последним бастионом общинного духа. Для Куприна его разрушение и упразднение означает победу апокалиптических сил, торжество зверского насилия мужчин над злополучными и, как выясняется, бессильными женскими качествами — состраданием и нравственностью. Публичный дом — примета прошлого, но не обещание будущего.

Сверхчеловеком Куприна оказывается в действительности сверхженщина, а не беспомощные и бездействующие интеллектуалы, приходящие в публичный дом с благими намерениями. Сами их обитательницы обнаруживают твердые политические взгляды: от проститутки, из мстительных побуждений скрывающей от всех свое заражение сифилисом, до радикалки, которая поступила в бордель для распространения революционной пропаганды и которую позднее повесили как бомбистку. Впрочем, купринская книга не рассказывает о борделе ничего по-настоящему нового. Куприн просто подхватывает яростную жажду насилия у горьковских проституток и направляет ее против чеховских студентов. Секс во всех его видах и сочетаниях предстает у него разновидностью насилия и принуждения, и его жертвами всегда становятся женщины — от ненасытной дворянки, которая добровольно поступает в бордель, до пожилой экономки, выбирающей себе фавориток среди девиц и превращающей их в своих сексуальных рабынь. В 1908 году Горький написал в очерке «Разрушение личности», что «народ поднялся… А вожди и пророки народа ушли в кабак, в публичный дом»[401]. После революции 1905 года осознанное намерение Куприна как раз и состоит в том, чтобы оправдать возвращение писателя в публичный дом — после того, как Горький удалил его оттуда, из‐за чего его присутствие там стало восприниматься просто как очередной знак декаданса и упадка, заклейменного еще Толстым. Роман Куприна заканчивается саморазрушением и бесплодным насилием, в котором не просматривается ни намека на поворотные коллективные изменения к лучшему — не говоря уж о революционных переменах.

Обещание Вечной Женственности