Том 15 (XVII век)

Браку же мимо шедшу, сыну же цысареву на браку не бывшу, моления ради матери его еже ко отцу его, цысарю, бе убо в то время у мудрецовъ на училищи.

По некоемъ времяни сказаша цысареве, мачесе его, еже о цысареви сыне Диоклитияне.

Мачеха же Диоклитияня, слыша сия, нача негодовати и зле мыслити, дабы цысаря по сыне его в забвенье привести, еже не воспомянути его или инако погубити, мысля же убо се не едино лето.

Во едину же от нощей цысарю, лежащу с нею на постеле, и нача ей глаголати: «О вселюбезная и пресладкая, свете очию моею, утехо и возжделение сердечное, милая, прекрасная моя цысарева! Ничтоже в поднебесной точно твоей красоте, ничтоже любезнее тебя предъ очима моима, вся ни во чтоже суть, проси, еже хощеши, да сотворю прошение твое и не буди тое же, в чем преслушаюсь, но вся буди по воли твоей и ничто от тайны моей да не утаится тебе».

Она же, видевъ цесарево усердие и несумненную ласку и любовь еже к себе, и восприимши дерзновение, рече к нему: «О пресветлый и великий цысарю, господарь мой милый, аще праведно любиши мя от душа своея, даждь мне видети сына твоего и моего, Богом данного Диоклитияна!» Он же рече: «Се по воли твоей учиню».

И вскоре к мудрецем повеле написати послание сице от пресветлейшаго и преславнейшаго, достохвалнаго великого господаря Елиазара, цысаря Римъския области и многоименитыхъ господарьствъ повелителя:

«Ведомо да есть вамъ, немалымъ летомъ мимошедшимъ отлучихся сладчайшаго ми сына Диоклитияна. Сего ради болезнуетъ ми душа и плачет ми сердце, понеже много летъ не видехъ его пресветлаго образа и не слышах от устъ его премудрыхъ и медоточных словесъ. Ныне же помышление вниде в сердце мое, да аще не узрю вскоре его и не слышу словесъ его, зле гоньзнетъ ми животъ[879]

, не могу от жалости терпети, еже не видети его. Вы же не замедлениемъ вборзе привезете его ко мне и от насъ достойную честь приимете царьствия моего».

Посланию же написанну бывшу, печатаетъ его перьстнемъ своея руки и скоростию посылаетъ его к мудрецемъ.

Привезену же ему бывшу, и приемше послание мудрецы и прочтошае. Достигши же нощи, начаша зрети на звезды и разсмотряти своимъ любомудриемъ во звездах, каковъ будет приезд Диоклитияну ко отцу.

Видятъ же убо се, егда приедетъ Диоклитиянъ ко отцу, и не возможет противъ отца слова изрещи никакова в седмь дний, но будет немъ и безгласенъ, аще ему и смерть принять, и веден будетъ в те во все седмь дний на шибалицу[880], да обесятъ

[881] его.

Видевше же сия, мудрецы смутишася зело и рекоша в себе: «Уне[882] б намъ всемъ умрети, нежели Диоклитияну!»

Аже зритъ ихъ унылых и скорбящихъ ис полаты Диоклитиянъ и рече к нимъ: «О господии мои, седмь мудрецовъ, что васъ зрю унывших и скорбящихъ зело?» Они же отвещавше и реша к нему: «О премудрый господарь нашъ, Диоклитияне цысаревичю, сего ради сетуемъ и зело скорбимъ, прииде убо к намъ от преславнейшаго государя нашего цысаря, отца твоего, послание, да безо всякого замедления вборзе с тобою, премудрымъ господаремъ, едемъ к нему. Мы же о семъ своимъ любомудриемъ во звездахъ разсмотрихомъ, каково будетъ твое пришествие ко отцу, и видехомъ время зло: егда узриши отца своего, и не возможеши ни единого слова к нему изрещи в седмь дний, аще и смерть случится приняти, и в те седмь дний всегда на кииждо день веденъ будеши к шибелице на обешение напрасно».

Диоклитиян же рече имъ: «Хощу да и азъ вижу небо и звезды». Приспевши же второй нощи, призвавъ мудрецевъ своихъ и нача зрети на звездное течение прилежно, видитъ же сие все, еже ему сказаша мудрецы, и к тому еще видитъ, еже не узнаша мудрецы: да избудет тое напрасныя смерти и избавят его на седмь дней от смерти оне мудрецы, кииждо их на день, а в осмый день самъ оправдается, и у отца своего, цысаря, и у всехъ людей в велицей чести будетъ. И указа то видение во звездах и мудрецемъ своимъ. Они же прилежно о семъ смотриша и узнаша, что истинно Диоклитиянъ рек имъ, возрадовашася зело, что цысаревича Богъ сподобил превыше их мудрости, начаша готовитися да едут к цысарю.

Во един же от дней в полудне спящу цысаревичу на ложи своемъ, виде сонъ: и се взыдоша над него четыре месяцы, от нихъ же быша изросло седмь розгъ[883], на те же розгы взыде ужи, и спущаше на него слины[884], и пробиваху его насквоз слины.

Поведаше сонъ мудрецемъ своимъ, они же ему разсудиша: «Четыре месяцы — четыре злодеи суть, а седмь розгъ — седмь дней выведение на смерть, а ужъ сей — мачеха, а еже слинами пробивала — то отца твоего на тебя учнетъ подстрекати на убиение смерти». Сие же рекши, и поехаша.

Пришедшимъ же имъ в Римъ, стрете сына своего Диоклитияна отецъ его, цысарь, с великою радостию и, объем, целова его. Он же поклонись отцу своему и бысть немъ, и не могии проглаголати, и не возможе ни единого слова изрещи ко отцу.

Цысарь же о семъ нача велми дивитися, что сынъ его к нему беседы не творитъ и слова никоторого не изречетъ, и помышляше в себе: запретиша ему мудрецы, не веляху с нимъ глаголати.