Том 15 (XVII век)

Мудрецы же поидоша за ним искати отрочате того, и обретоша его в том же месте, игры творяща, камышки, якоже есть обычай детемъ играти. Человекъ же той прииде к нему, кланяяся и дая ему два фунта злата. Отроча же рече ему: „О человече, не буди ми взяти от того, еже Богъ дарова, но иди, моли за мя Бога". Мудрецы же, видевше отроча мудрость велию имуща и воспросиша его о имени его. Он же рече имъ: „Мерсянин ми имя есть". Рекоша же ему мудрецы: „Господарю нашему цысарю седящу в полате и видяше, егда изыдетъ ис полаты, бывает ослеплен, ничего не видя. Можеши ли его излечити, о юноше?" Отроча же рече имъ: „Мощно".

Мудрецы же поемше отроча, идоша с нимъ к цысарю и сказаша яже о немъ цысарю, еще хощетъ его излечити.

Цысарь же, видевъ отроча младо суще, и рече ему: „Можеши ли мя излечити, о милое отроча?" Отроча же отвеща ему: „Могу, о великий, преславный господарю мой цысарю". И паки рече ему отроча: „Идемъ убо, господарю, в постельную ти комнату и тайно повем ти".

Цысарь же воставъ и поемъ отроча, и вниде с нимъ в ложницу свою. И узреже отроча постелю цысарьскую и повеле цысаревымъ слугамъ сняти постелю, и обрете под постелею родникъ, а на немъ седмь строментовъ ворочаютца

[934], учинено великими чары. И рече отроча цысарю: „Видиши ли, господарю цысарю, потому ты не можеши видети". Цысарь же, видевъ сия, нача дивитися и рече отрочати: „Мошно ли ти сей родник-здроло[935] отделити от строментовъ?" Отроча же рече: „Мощно, токмо изъяждь ихъ, мудрецевъ своихъ казни всехъ, понеже тобе случися изменою, и господарьство твое лживо судиша, того ради над тобою, господаремъ, такъ и сотвориша своими чары, дабы им сопротивъства от тебя не было никоторого".

Цысарь же по словеси отрочати мудрецевъ своихъ казни всехъ, а строменты и здроломъ изубиша. И паки рече отроча цысарю: „О великий, преславный, многоименитый господарю мой, цысарю, се убо приспе время, взыди на конь и поеди тешитися, амо[936] же хощеши, и узриши свое здравие, можеши всюду видети!" Цысарь же всяде на конь и еде, и отворися ему светъ, начатъ всюду зрити по-прежнему. Отроча же то цысарь нача жаловати, вдастъ ему многое богатьство».

И сия изглагола, цысарева рече цысарю: «Разумееши ли, господарю мой, еже азъ сказахъ ти? Тако убо и твои мудрецы над тобою сотворятъ, еже бы сынъ твой господарьствовалъ, а оне бы владели».

Цысарь же рече: «Во утрие повелю сына своего обесити, потомъ и мудрецевъ казнити».

Во утрие же день рече цысарь слугам своимъ: «Поимше сына моего, ведите и обесите!» Слуги же поимше цысаревича, и ведоша, и по немъ идяху вси людие и плакахуся.

Мудрецъ же его, ему же имя Елиазар, забежа на коне напередъ. Узрев же его цысаревичь, и заплака, и поклонися ему, и возопиша вси людие велиимъ гласомъ, реша мудрецу: «Умоли цысаря, да избавиши ученика своего от смерти!»

Рече же имъ мудрецъ: «Не плачитеся, имею надежу на Бога и чаю, могу его избавити от смерти». Доеде же цысарева двора и вниде в полату и удари челомъ цысарю, якоже обычай имяху.

Цысарь же рече ему: «Изыди скоро, окаянне злодею, ис полаты моея! Дахъ азъ вамъ сына своего доброречного, ныне же учинисте его нема и безстудна, и безгласна сквернителя, восхоте бо ложе мое осквернити, жену мою изнасиловати. Ныне же сей да умретъ, а вамъ по немъ то будетъ!»

Мудрецъ же рече ему: «Что глаголеши, господарю мой, еже сынъ твой немъ, той есть судомъ Божиимъ временно, паки возглаголетъ. А еже ложе твое хоте осквернити, то есть ложь, а не истинна, невозможно и верити тому. Но ащели сына своего казниши, горшае того обрящеши, аки некоему рыцарю прилучися от младые жены».

Цысарь же рече ему: «Повеждь ми, како ся учини!» А сына своего повеле в темницу отвести.

Притча 4 мудреца Елиазара о некоемъ рыцаре и о жене его, еже восхоте попа любити

Мудрецъ же восприимъ рече: «Слыши убо, о великий, преславный господарю мой, цысарю! Бысть некий рыцарь стар сый праведенъ, не имея жены много летъ исполни. Приидоша же к нему сродницы и друзи его, начаша ему глаголати и стужати, дабы женился. Он же, слышавъ многие словеса с укоризною от сродства своего и от друговъ, поня себе жену красну велми и нача ея любити зело, но не имяше от нея чародия[937].

Во едину же от дней воставъ жена его рано на утреннюю к церкви. обрете же во церкви матерь свою и, обнем, целова ея и о здравии ея спроси.

Мати же ея нача ея спрашивати о здравии мужа ея. Она же отвещав, рече ей зле: „Мя воспрошаеши, мати, о муже моемъ! Не могу зрети и следа его, понеже не имамъ утехи никоея от него. Егда спящу ему на ложи со мною, лежитъ, аки клада[938] неподвижима. Но молю ти ся, советуй ми, хощу убо иного любити, дабы ми давал утеху телу моему!"

Рече же ей мати ея: „Не моги греха сего учинити, о любезная дщи! Отец твой и азъ векъ изжихомъ тела своего не осквернихомъ!"