Том 15 (XVII век)

Во един же от дней повесиша некоего злодея, и наняся рыцарь некий того злодея стрещи, и бе же в то время стужа велия зело. Он же увиде огонь в той коморе, где же жена у мужа своего рыцарева гроба живяше, и приеде к ней, и нача проситися, дабы пустила его согретися, понеже зелне озябе. И глаголаше к ней: „Аще ли не пустиши мя, и се уже от мраза умираю". Она же рече ему: „Пустила бы тебя, да боюся, либо невежливое слово какое молвишъ". Он же нача божитися и глаголати: „Вемъ аз, что ты святая жена, любве ради мужа своего животъ свой пременила".

Она же пусти его, и огреяся, и нача глаголати: „О госпожа, нечто тебе хощу молвити, да не смею дерзнути твоея ради кручины".

Она же рече ему: „Глаголи". Рече же рыцарь: „О госпоже, то есть чюдная повесть, лутчи было жити тобе в дому своемъ и, елико мочно, ино бы милостыня роздати нищимъ".

Она же рече ему: „Аще бы азъ ведахъ, еже тебе се глаголати, и азъ бы тебя не пустила".

Рыцарь же поеде от нея и нача мыслити, како ее искусити и солгати еще, и рече к себе: „Иду к ней, реку, бутто моего злодея обешеного украли, что ми она изречетъ?"

И еде к ней и, приехавъ, нача у дому толкатися, и рече: „Молю ти ся, госпоже, пусти мя для Бога, хощу тебе всю тайну изъявити!"

Она же пусти его, и рече ей рыцарь: „О милосердная госпоже, прощу у тебя думы, злодея моего с виселицы без меня украли, а уставъ градцкий сама ведаешъ, что въ его место меня самого повесятъ. Ты же, о госпоже, Бога ради, помози ми, какъ избыти сия беды!"

Она же рече ему: „Брате, жаль тебя, что еси главу свою потерялъ, аще ли зделаешъ по моему совету, и ты избудеши смерти, не потеряешь живота своего".

Он же рече: „О любимая, все сотворю по твоему велению!" Она же рече ему: „Аще ли поимешъ меня в жену себе?" Он же рече: „Азъ зело радъ тому видети такову твою ласку к себе, что мене, убогово рыцаря, хощеши имети в мужа".

Она же рече ему: „Ничим тебя избавити могу, токмо своимъ мужемъ, ты же убо его возми повеси в место злодея". И ста копать, и взяша мертваго из гроба.

Рыцарь же рече: „У того злодея были раны, глаза оба выколоты да зубы выбиты, любо его осмотрятъ".

Она же рече ему: „Возми камень да выбей зубы". Он же рече: „Да мне не подобает у мертвого того делати". Она же взем камень и выби у него зубы, и глаза выколупа, и рече ему: „Возми и повеси в место злодея". Рыцарь же рече ей: „Еще того боюся, тот злодей имелъ у собя три раны на главе сабелных да срамный уд вырезанъ". Она же рече ему: „Возми саблю да секи и срамный уд у него вырежи". Он же рече ей: „Не подобаетъ намъ, рыцаремъ, делати того!"

Она же рече: „Не видахъ убо такова тороплива[956], каковъ ты", — и вземъ мечъ, и нача сещи мертваго мужа своего, и срамный удъ у него выреза, и рече ему: „Иди и повеси его в место злодея!"

Он же взем его и отнесе до его родителей. Наутрие же пришедше приятели и яша ю, и гробъ раскопавше, и не обретше мертваго, и изведше, и казниша ю».

И сия рекъ, мудрецъ возгласи: «Разумевши ли, о господарю, цысарю, еже ти изрекохъ?» Он же рече: «О такове есми зле жене не слышахъ», — и паки рече: «О любезный ми мудрецъ, аще бы услышахъ сына своего глаголюща, зело убо быхъ возрадовался!»

Мудрецъ же рече ему: «О великий господарю, заутра сына своего услышиши глаголюща с собою и собеседующа».

По сем же мудрецы вся соидошася на едино место и начаша думати о приезде цысаревича ко отцу, и воспросиша его, уже ли можетъ со отцемъ глаголати и собеседовати. Он же рече имъ: «Приде убо и приспе часъ, да вся возможно будутъ».

По сем же мудрецы облекоша его во многоценныя порты[957] и начаша строити путь его и учрежати чины пред нимъ, убо поехаша два мудреца, а за нимъ три мудреца, обе же полы странъ — два мудреца. И повелеша в трубы трубити и в тимпаны бити, и в ыные во многоразличныя игры играти, и поехаша к цысарю с великимъ веселиемъ. Людие же все слышаше и видеша, и дивишася, и с веселием и с радостию премногою идяху воследъ его з женами и з детми, и бе видети изрядно.

Во утрие же день услыша цысарь различное веселие, много различныхъ игръ ликования, и рече своим: «Си что еже такое веселие и игры?» Они же реша ему: «Сего ли не веси, господарю, еже сынъ твой к тебе грядетъ, хощетъ к тебе пред всеми паны рады твоея глаголати и собеседовати тебе!»

Вшедшу же Диоклитияну в полату, рече отцу своему: «Много лета, о преславный, превеликий, пресветлый господарю мой драгий отче, яснейши цысарю!» Сия же слышавъ, отецъ от радости не возможе стояти, на землю уклонися, егда же воста, сын его учал многие речи говорити, да невозможно было у него слышати много множества рады людей. Цысарь же повеле за полатою злато сыпати да обратятся людие на злато, потом же повеле имъ претити смертию да умолкнутъ. Бывшу же молчанию, рече же Диоклитиянъ отцу своему: «О пресветлый господарю мой отче яснейши и цысарю, молю тя, господаря моего, и прошу у тебя, повели убо притти к себе матери моей, а своей семье, со всеми паньями, да не останетца ни едина».