Том 15 (XVII век)

Цысарь же повеле цысареве приити, и приде кручиновата и сяде подле цысаря. Диоклитиян, возревъ на едину от девъ, и рече отцу своему, показуя перстомъ: «Зри, отче, сия убо дева прекрасна и доброродна есть». Цысарь же рече: «Тако, сыну». Диоклитиян же паки рече ко отцу: «Слыши, отче, и смотри правды матери моея, азъ убо ради ея седмью был у виселицы. Ныне же повели с тое девы платье снять, и узриши, какие девицы она у собя держитъ».

Цысарь же рече: «Срамно, сыну, и поносно[958], еже дева обнажити». Диоклитиян же рече: «Не дева убо, отче, есть, но отрокъ». Цысарь же, слышавъ, повеле с нее платье снять, егда же ея розболокоша, и се обретеся юноша, а не дева, естество имея мужъское велие зело, имже мачесе его возжделение плотцкое, разжение похотное утоляше и любоблудное хотение услажаше.

И рече Диоклитиянъ: «Видиши ли, отче, егоже твоя цысарева, а моя мачеха, паче тебе любляше и любодейство с нимъ творяще».

Цысарь же, видевъ сие, еже сынъ ему истинну изъяви, и зело возъярися, еже и зрению во очесехъ его пременитися, и повеле ея и съ юношею казнити.

Диоклитиян же рече: «Пожди, отче, доколе ся мы с нею оправдаем!»

Цысарь же рече: «О любезный сыну, что убо требовати коего обличения болши того, несть убо премудра в человецех, подобна тебе!»

Диоклитиян же рече: «Отче, егда мя приведе мати моя к собе в комнату, и посади мя на постели, и нача ми глаголати о грешномъ деле, аз же на то не произволихъ. Она же, видев мя на ее хотение не уклонна, и своими рукама ободра на собе платье, и лице сие окровави, и искуса себя зубомъ».

Слышав же сие цысарь, и нача на нее аки лев взирати, и рече к ней: «О проклятая и блядемъ приплетеная, еще убо тебе было мало блудодейства с симъ любодеицею, хотела еси сына моего привести к такому скверному делу!»

Цысарева же, увидев свой грехъ и обличение, и паде цысарю и Диоклитияну на нозе, плача и прося милости.

Цысарь же речей ей: «Подобна[959] еси тремъ смертемъ, а не одной. Первое — ложе мое оскверни, чюжеложество сотвори. Второе — сына ж моего хоте привести к скверному беззаконию. Третьее — хоте сына моего ложными словесы и притчами смерти предати. Таковое тебе милосердие от меня будетъ!»

Диоклитиян же рече: «Добро есть, милостивый отче, азъ быхъ ея милосердиемъ по всякой день веденъ на смерть, да Богъ ми дастъ мудрецевъ, еже мя избавляху от смерти. Ты же мя хоте по ее ложному речению казнити, а мне бы за моя грехи такъ ся и учинило, как оному рыцарю, еже вкину сына своего в море, той же сынъ отца своего и матерь име в великой чести и радости».

Цысарь же рече: «О любезный мой сыну Диоклитияне, благословенъ день той и часъ, дондеже ты зачася и дондеже родися, ныне же молю тя, повеждь ми сию повесть!»

Повесть Диоклитияна о дву слугахъ цысарскихъ и о Александре и о Лодвике

Диоклитиян же нача глаголати: «Слыши, предрагий мой отче, бысть некий рыцарь, име у собя единого сына именем Александра, и даде его некоему мудрецу в научение, и бе во училище седмь летъ и извыче великой дивной премудрости.

Рыцарь же той писа ко оному мудрецу, мастеру его, листъ[960], да послетъ сына его к нему, и посла его. Егда же приеде ко отцу, и нача его отец любити.

Бысть же единого часу отцу его седящу за столомъ з женою своею, сын же его стояше пред нимъ. Бысть же у того рыцаря соловей седяше в клетке, в окне, и нача соловей воспевати красно, рыцарь же рече: „Такова воспеванья у соловья не слыхалъ!"

Сын же его рече: „Отче мой милый, аз убо сие разумею, еже соловей воспеваетъ и вемъ, сказати да не смею ради васъ". Отецъ же его рече ему: „Повеждь ми, сыну, безъ всякого сумнения!" Александръ же нача сказывати: „Соловей убо воспеваетъ о мне, что есть богатыхъ людей, то все меня будутъ чтити, а ты, отецъ, на руки мне будешъ воду готовити, а мати моя учнетъ мне полотенце держати, придет убо таково время".

Взем же отецъ сына своего Александра и вкину в море. И приплы онъ до некоего острова, аже мимо той островъ бежит корабль, корабленицы же взяша его на корабль и продаша его в далные страны некоему князю.

Король же тоя области приказа паномъ рады своея, повеле имъ всемъ сьехатись в думу, и сьехашася. Король же нача имъ глаголати: „Прилетаютъ убо ко мне три вороны и кричат, и убиваютця о мене, не дадяху ми к церкви итти, мне же от них велия докука и сумненье, понеже не могу сего разсудить. Аще хто отгонетъ ихъ кричание и беседу ихъ мне скажетъ, учиню его у себя болшимъ человекомъ да и дочь свою единородную дам за него, и после мене будетъ сидети на моем кралевъстве".

И тут ему нихто ответу не даяше. Князь же той, господин Александровъ, бе ту же в думе, приеде князь той во свой домъ кручиноватъ, и рече ему Александръ: „О господарю мой, чего ради скорбиши?" Князь же глагола ему: „Прилетаху ко кралю три вороны и обвивахуся об него, не дадяху ему проступить. Мы же убо не возможемъ такова человека сыскать, хто бы ведалъ ихъ беседу и речение ихъ, за него же бы господарь наш король вдалъ и дочъ единородную в жену".