Том 15 (XVII век)

Той же старый рыцарь, мужъ ея, сотвори пиръ. На пиру же своемъ зашибе жену свою по уху, она же на него разгневася и рече пред всеми людми: „О злый старче, или ты меня также хощеши убити, какъ еси убил трех рыцарей цысарьских?"

Людие же слышавше и поведаша о семъ цысарю. Цысарь же повеле ихъ пред себя привести и воспраша же жены его. Она же сказа ему все по ряду, цысарь же повеле ихъ обеихъ обесити, трупъ же их повеле лошадми расторгати и останки огнем сожещи».

И сия рекъ, мудрецъ возгласи: «Разумееши ли сия, о цысарю?» Цысарь же рече: «Проклята та буди жена, что на мужа своего сказа!»

Мудрецъ же рече ему: «Горее тебе того збудетца, что жена тебя научаетъ на убиение смерти сына твоего».

Цысарь же рече ему: «Правду убо глаголеши ми. Ныне же сынъ мой да не умретъ!»

Егда же слыша цысарева, что сынъ цысаревъ еще не умрет, и приде к цысарю и глагола ему: «О беда ми, хощу убо с срамоты сама себе убити, неже жити в такой срамоте. Вижу убо аз и сама, что конец мне, моя срамота такоже и твоя, но разумей, о цысарю, что и тебе учинитца, како учинися некоему кралю от рыцаря!»

Цысарь же рече ей: «О всесладкая ми, молю тя, повеждь ми».

Притча 7 кралевы о некоемъ короле, какъ у него увезе рыцарь кралеву, краль же ю отда ему самъ и пирова с нею

Цысарева же рече ему: «Слыши убо, о преславный господарю мой, цысарю. Бысть некий краль, имея у собя жену велми красну, и замыка ее в высоке тереме каменне, ключи же у собя ношаше, она же о томъ зело бысть во унынии великомъ.

Бе же некоторый славный храбрый рыцарь в далней стране, иного господарьства во области, виде про ту кралеву сонъ, она же встречно про него виде, кабы они на единой ложи спаху.

Той же рыцарь поеде ее доступати, приеде в господарьство краля того и виде кралеву, в тереме седящу. Кралева же узре его и позна по сну своему, и сказаша же о немъ краю, что приеде к нему служить славный и храбрый рыцарь. Король же призва его и нача вельми жаловати, и повеле ему дворъ поставити близ терема, идеже бяше кралева. Он же прикорми к себе мастера хитра и вдастъ ему злато доволно, и повеле ему зделати входъ под той теремъ, а из двора своего выход в море. Егда же ему мастеръ здела то, он же кину мастера в море, и входомъ прииде в терем ко кралеве.

Кралева же рече ему: „Како ты семо прииде ко мне?" Он же рече ей: „Любовь твоя приведе мя к тебе", — и нача ей много глаголати о любви. Она же рече ему: „Не дай того Богъ, что ми с тобою сотворити". Он же вземъ мечъ и рече ей: „Аще не сотвориши воля моея, скоро смертию да умреши!" Она же бояся и сотвори волю его, и спа с нимъ. Он же, пребыв с нею и облобызав ю, иде в домъ свой.

Оттоле же кралеве рыцарь зело мил бысть, и люби его велми. Вдастъ же ему перстень свой, егоже король любяше зело и смотряше его у нея на руке на всяк день. Во едину же от дней случися, изыде король на ловъ тешитися и обначева, бывшу же и рыцарю с нимъ. Упившу же ся ему у краля, и забы у себе перстень он на руке, и протяну руку для картныя игры, король же узре у него на руке перьстень и позна его, и не изрече ему ничего. Рыцарь же догодався и положи на собя болезнь, и отпросися от краля. Король же отпусти его, он же приеде в домъ свой, иде в терем ко кралеве и отда ей перстень, и сказа ей, что король опозна его. Пришедшу же кралю ко кралеве, и воспроси у нея перьстня оного, она же рече ему: „О милый, пресветлый господарю мой, на что тебе перстень той?" Король же сь яростию рече ей: „Аще его не увижу в сий час, то будеши казнена смертию!" Она же вземъ ларец свой и высыпа перстни, и даде той перстень кралю. Король же видев перстень и рече ей: „Виноват азъ пред тобою, видех убо перстень таков у рыцаря на руке". Она же рече ему: „Милостивый, великий господарю, кралю, человекъ убо живетъ в человека, а платно в платно[954]!" Король же поцелова ее и рече ей: „Милая кралева, прости мя, виненъ есми пред тобою". И изыде от нея.

По неких же днехъ прииде рыцарь ко кралю глагола ему: „О великий господарю мой, кралю, приеде бо в твое господарьство любовница моя, сведав мя, ныне же прошу милости у тобя, дабы еси пожаловалъ холопа своего, елъ хлеба у меня". Король же рекся у него хлеба ясти. Рыцарь же шед, нача готовитися, и иде ко кралеве, и глагола ей: „Се убо кралю твоему у меня хлеба ясти, ныне же ты облекися в наше платье далние земли и приди ко кралю, егда будетъ за столом".