Том 15 (XVII век)

Егда убо приде нощъ, Александръ, пришедъ на ложе с кралевою, учалъ с нею говорити и объемъ, нача ю целовати. Она же рече ему: „Ужели приде намъ часъ любви?" Он же рече ей: „Что глаголеши?" Она же рече ему: „Отнеле же еси понялъ мя, на всякую нощъ клалъ мечъ нагъ между собою и мною, иже бы тело твое не дотыкалося моего тела". Александръ уразуме, иже Лодвикъ ему бысть веренъ, и рече: „О любезная ми, не чиних азъ того твоего ради зла, проведываю твоего крепкаго прирожения[965]. Ныне же хощу тя жаловати и любити!" Кралева же сама в себе помысли: „Еже ты ми сотвори, азъ тобе то же учиню!"

И от техъ местъ нача любити некоего рыцаря, и нача с нимъ мыслити, како бы убити краля Александра или окормити его смертоносным ядомъ. И во едину от дней вдастъ она Александру зол ядъ пити. Алексанъдръ же нача пухнути и отрудовател[966]

, жена же его, кралева, рече гражаномъ: „Видите, яко краль мой трудоватъ, не может кралевства держать, вы же изрините[967] его ис кралевства!" И помале изринуша Александра от кралевъства.

Лодвик же, приехав к цысарю, и женися на цысаревне, потомъ же цысаря не стало, и Лодвикъ сяде на цысарьстве в Риме и кралевствова.

Краль же Александръ по изриновении от кралевства слышав еже о Лодвике и помысли в себе: „Аз убо з государства согнанъ, Лодвикъ же цысарем в Риме и кралем во Израили". И обрете некоего боголюбива суща, иже отвезе его к цысарю Лодвику.

Приде же до дверей полатныхъ, и се с одну страну седяще трудоватые, а з другую же — цысаревы мужи, Александръ же сяде с трудоватыми. Цысареви же ходяху и минувшу их, Александръ прошаше у него милостыня, он же не вдастъ ему ничего. Егда же приде часъ стола его, цысарь сяде за стол, а краль Александръ нача молити придверника, глагола ему: „Молю тя, единого прошу у тебя для Бога и для Египетцкого краля Александра, повеждь мя цысарю, дабы мя пусти к себе и велелъ ми дати ясти!"

Придверник же рече ему: „Дивлюся тобе, иже хощеши внити в полату къ господарю нашему цысарю, вемъ бо двор его полон есть великихъ честныхъ панов, и егда тя узрят такова трудовата, и возгнушаются тобою. Аще ли мя молиши Бога ради, не обленюся, повемъ про тебя цысарю!" И шедъ к цысарю, рече: „У вратъ есть некто трудоватъ, просит твоея милости для Бога и для Египетъцкого краля Александра, еже бы предъ тебя вшелъ и сел на земли ясти". Цысарь же Лодвикъ, слышавъ то, иже помяну Египетцкого краля Александра, возбнувъ[968] и рече: „Введи его семо, да естъ предо мною!" И введъ его придверник пред цысаря, и посади на землю, и дастъ ему ясти.

Призвав Александръ единого от слугъ цысарьскихъ и рече ему: „Господарю мой, иди к цысарю и рцы ему: «Убогий азъ, для Бога и для Египетъцкого краля Александра, прошу его милости, иже бы аз напился ис того кубка, ис которово онъ самъ пьетъ»". Слуга же рече ему: „Что глаголеши, трудовате, егда изопьеши ис цысарского кубка, потом впред ис того кубка цысарю не мочно пити, но Бога ради все то учиню". И, шед к цысарю, рече ему: „Милостивый цысарю, остави ми, что изглаголю, понеже онъ, трудоватый, иже сидитъ пред тобою, просит для Бога и для Египетъцкого краля Александра твоея милости, иже бы ему пити ис того кубка, ис которого ты пьешъ".

Цысарь же паки воспомяну краля Александра светлымъ лицемъ и рече слузе своему: „Дай ему моего вина пити, которое аз пью, из моего кубка, для Бога и для краля Александра!" Слуга же наливъ кубокъ и несе к трудоватому. Краль же Александръ выпи и положи в кубокъ перстень з драгимъ камениемъ, иже ему дал Лодвикъ на воспоминанье любви и рече слузе: „О господарю, иди и вдай кубок и перьстень господарю цысарю!" Слуга же кубокъ и перьстень вдастъ господарю своему цысарю. Цысарь же видевъ перстень и позна и, еже вдастъ его кралю Александру на воспоминанье любви, и позыбася[969] в нем нутреняя его, помысли во серцы своемъ: „Любо краль Александръ умретъ, той же трудоватый украде у него перстень", — и повеле трудоватого стрещи, дабы ис полаты не вышел. „Аще ли упустиши, то живот свой изгубиши!"

Егда же бе после стола, призвавъ цысарь трудоватого к себе наедине и рече ему: „Повеждь ми, о трудовате, где еси тотъ перстень взял". Александръ же рече: „Господарю цысарю, али ты знаеши тот перстень?" Цысарь же рече ему: „Зело знаю, понеже мой есть, вдах убо его любимому си кралю Александру на воспоминанье любви!"