Том 16 (XVII век, «смеховой мир»)

А тот король не едал николи, разве[3377] с единою дщерию своею, которая была велми красна и утешна. Та по обычаю тамошних времен умела густь[3378] и плясать, яко и иные княжны, ибо в те времена срам был той княжне, которая бы того не умела; и то редко чинили, разве пред своими отцы, а никак без отца. И сталося, что княжна именем Люцына, приправившися[3379], пришла пред отца и пред его гости и почала играть и плясать, и то так слично[3380] и так слушно[3381]

, что все оставили королевское брашно[3382], дивовалися ея красоты, и гудбы, и плясанию; разве един Аполлон, там будучи, того ничего не брег[3383] ини на ея гудбу, ни на плясание не хотел смотреть. Тогды сидячи некто подле Аполлона, рекл ему: «Что тебе ся видит та гудба и плясание?» Але Аполлон главою потряс[3384]. Узревши то, королевна засмутилась[3385] велми и, запомневши[3386]

все веселие, села печална. Тогды рекл король дочери своей: «Дочь моя милая, проси от мене чего хощешь, и то тебе будет дано». Она же указа на Аполлона и рекла королю: «Дондеже сего жива вижу, весела быть не могу. А хочешь ли мене еще веселу видеть — свое слово, которое обещался еси мне, исполни: вели ему главу стять[3387]». Король же вопросил ея: «Чим он пред тобою виноват?» Она же рекла ему: «Или то не есть его вина, что гудбу и плясание мое все похвалиша, а он на то головою потряс?» К тому слову король, яко мудрый, своей дочери рекл: «Дочь моя милая, не вемы, чего деля то он учинил, что главою потряс». Тогды король велел ему встать и вопросил его: «Для чего на такову королевну главою потряс еси?» К тому Аполлон рекл: «Королю великий, аз на королевну главою не кивал есмь (зане она честна есть, и шляхетна[3388], и славна), але на гудбу и плясание, ибо зде ничего новаго не видел есмь, а я то все лутче умею, нежели та честная королевна, ибо аз того лутче учен есми». К тому его слову рекл король к дочери своей: «Дочь милая, не дивися тому, ибо всяк того не жадает, что у себя в дому имеет. Сего ради не имей ему за зло[3389], авось укажет то, что умеет лутче, нежели ты». И взял Аполлон гусли, почал играть велми вдячно[3390] и плясать выборно[3391]

, так, что все крикнули, рекучи: «Вдячно гудет и лутче пляшет, нежели королевна».

А как видела королевна плясанье его, и впало ей в сердце, и почала его велми любить и кланятися пред отцем своим, начала его просить, чтобы изволил его[3392] дать ей за мистра[3393], егоже в наглости[3394] своей главы просила. И рекла, просячи: «Так вдячной гудбы и так требных[3395] плясов[3396]

никогды не видала есми». Королю же та речь была велми мила. И велел Аполлона приписать к своему двору и терем особливой ему дать. Тогды Аполлон королевну приял и почал ея учить с прилежанием, с великою казнию[3397], тако что Аполлон в тым целом року не узнал[3398], чтобы королевна на него мило возрела, а ни он на ню такоже мило не возрел. И любил король Алтистратес велми Аполлона для его мудрости великия, ведячи то, что был королем тирским. Але паче того дочь королевская мистра своего неизреченно любила.

Потом княжата можные жадали себе королевну за жену взяти, зане была девица добре красна, и высока возрастом[3399], к сему же еще и мудра велми. Але король не хотел ея ни единому дать, лечь[3400] кого бы она сама себе полюбила. И было в некоторое время, что приехали двое княжат знаменитых коштовне[3401] и с великою челядью, и койждо из них о королевне просил. В то время написал король лист к дочери своей так: «Дочь милая, двое княжат приехали, и койждо просит тебе за жену себе, а я тебе обещался, что тебе не дам никому, разве тому, кого ты сама излюбишь себе. И тако не скоро всяка панья пред каждым мужем речет, что «того хощу», и сего ради, чтобы менши тебе стыда было, напиши мне имя того, за которым хощешь быть, а не точию из тех дву княжат, которые приехали, але избери себе кого хощешь изо всего света, убогаго или богатаго. Ибо на свете не маш так богатаго, с кем бы мы неровны были в богатстве, ниже так убогаго, котораго бы мы не обогатили».