Том 16 (XVII век, «смеховой мир»)

26. О ОСЛЕ, СКАЧУЩЕМ НА ЛОНО ГОСПОДИНА СВОЕГО[1237]

Осел некогда, — видя малаго пса всегда на лоне[1238] господина своего седяща, и играюща с ним, и лутчим брашном питаема, — позавидя псу и рече в себе: «Аще и аз тако сотворю, то господин мой и мя такоже, якоже и пса сего, имать любити».

Егда же грубый осел на лона господина своего нача наскакивати, повеле господин его немилостивно бити и из храмины изгнати.[1239]

Являя тем, яко кийждому достоит довольну быти чином, в немже есть зван, и не подобает выше меры[1240] своея, кроме звания[1241], из чина в чин прескакати.[1242]

И бо, яко сей осел, тако сотвори Амплий.[1243] Ему же предстоящу Августу-кесарю[1244]

и виде, яко кесарь вельми некоих любяше различных их ради кощун и глагол смехотворных, восхоте такоже сотворити. Но испусти, яко осел, такия глаголы нелепыя, яко кесарь зело разгневася на нь и повеле ис полаты изгнати его и немилостивно посем бити. — Светоний.[1245]

27. О ВОЛКЕ И О ОВЕЧЬКЕ НЕВИННОЙ[1246]

Некогда волк от студенца[1247] пияше воду. Прииде же ту и овечка, еже хотяше жажду свою утолити. Волк же, стоя со страны, рече овце: «Кто еси ты, иже дерзаеши на студенец сей приходити и воду возмущати? Аще бы была еси и от великих волов, подобало бы тебе о сем молити нас!»

Овца же нача невинность свою представляти, глаголя, яко вси зверие приходят семо[1248] и пиют. Но волк, не зря на невинность ея, немилостивно взем ю, уби и в снедь себе употреби.

Тем являя, яко аще кто ближнему своему хощет сотворити зло, скоро вину к погибели его может обрести.

Сице сотвори мучитель Нерон[1249], кесарь Римский. Ибо егда некий именем Фрасий[1250] воззре печално на нь, виде толиких человек невинно от него страждущих,[1251]

абие повеле кесарь убити его, зане возмне[1252], яко с мыслию злою воззре на него. — Светоний.[1253]

28. О ТАТЕ И ПСЕ, СТРЕГУЩЕМ ДОМ[1254]

Некий человек име в дому своем пса, егоже доволно питаше, да стрежет дом его верно.

Некогда же прииде нощию в дом его тать, на него же пес оный нача зело метатися и лаяти. Тать же взем хлеб, меташе псу, да умолчит. Но пес нача паче вопити, доньдеже господина своего от сна возбуди. Той же воста и татя от двора своего отгна.

Тем являя, яко кийждому рабу подобает господину своему верно служити и имения его стрещи, якоже свое, и никаких ради даров не прелщатися.

Таков верен бяше некоему Менению[1255] раб его. Ибо егда приидоша в дом сего врази его со оружием, вопрошающе, где есть господин его (обещающе рабу сему дати многа злата; аще же не повесть где скрыся, то имут его убити), — раб же сей не прельстися даров ради, ниже прещения убояся, но господина своего скрыв, свободи. Сам же избрав лучшее умрети, неже господина своего видети убиения.

29. О ВОЛЕ И ПСЕ

[1256]

Некогда прииде вол от работы своея и восхоте насытитися своим, ему уготованным, сеном. На нем же обрете лежаща великаго пса, который никако восхоте вола к корму его припустити. Вол же печально рече псу: «Почто ми не даси сена моего, имже питаюся? Веси[1257], яко пси сено не ядят».

Пес же отвеща ему: «Иди от мене! Сие бо сено аще мы не ямы, обаче постели моя есть, на нейже покойно опочиваю».

Являя тем, яко мнози, якоже и пес сей, обретаются человецы, иже во изобилии своем[1258] останки своя и крупицы, остающия от трапезы их, нищыми убогим не дают, но лутче псам своим тех в снедь вергают[1259].

Таков бяше Птоломей,[1260] царь Кипрьский.[1261] Сей убо стяжаше великое число злата и сребра, требующим же николиже даяше. И не точию тем, но и себе ничтоже от собраннаго сокровища взимаше. И умысли, да не будет никто же наследник такому великому сокровищу, — повеле все свое злато и сребро в корабль вложити и в море утопити. И тако все свое богатство водам предаде.[1262]

30. О ОТЯГЧЕННОМ ОСЛЕ И КОНЕ

[1263]

Некоему человеку путем шествующу, име осла и коня. Вся же отягченная и бремя возложи на осля.

Осел же от великия тягости изнеможе, и бремя свое носити не восхоте, и нача коня молити, да нечто от бремя его понесет и ему отраду сотворит. Конь же паче ругаяся ему. Осел же от многаго труда паде и умре.

Посем господин его взем коня и все бремя ослино на коня возложи. Коню же не хотящу — сему[1264] люто биен бысть.

Являя тем, яко мнози радуются о бедах искренних своих и никако не умилосердятся над ними. Но Господь Бог (бедствующих избавляя) многия беды на таковых попускает.[1265]

Сице бысть Октавии[1266] и Сабине,[1267] сущим женам Нероновым. Ибо Нерон Октавию зело мучаше, Сабина же, юже Нерон зело любляше, никакоже милосердова о ней. Сего ради Октавия не можаше сего вяще терпети, Нерона непрестанно моля, да умилосердится об ней. И той вяще оскорбе о ненавиде- нии Сабины, яко Октавию ненавиде, преста Октавию гонити[1268] и зелным гневом возненавиде Сабину. — Светоний.[1269]