Том 2. Верую!

Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.

– Сядь, Петро, – сказал он. Сам несколько приподнялся на подушках. – Как дома?

– Тетку схоронил, – Петр отодвинул на стуле лекарства, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.

– Да, кури! Дай, я тоже закурю.

– Может, не надо?

Закурили.

– Что с теткой-то?

– Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека осталось.

– Успел еще?

– Успел. Только не узнала...

Долго молчали.

– Ну, крепись, Петро... Все к одному: Ольга ушла из дома. К учителю... есть тут у нас...

Петр не понял.

– Как ушла?

– Ушла. Совсем. Замуж вышла, – Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. Прикрыл глаза, шумно вздохнул. – От тебя ушла, не понимаешь, что ли?

Волной – от макушки до пят – окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин посмотрел на него... и отвернулся.

– Где он живет? Учитель... – спросил Петр.

– У бабки Маланьи... Спросишь – покажут.

Петр поднялся.

– Петя... – Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зятю. – Не делай там греха... прошу. Хоть ты-то... Ничего же не изменишь. Как сына прошу...

Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как действовать. Но что тут сообразишь?! Так и вошел, ничего не придумав, – какие слова говорить, что вообще делать?

– Здравствуйте.

Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато беседовали. Юрий ходил по комнате, Ольга сидела у стола, положив ногу на ногу. И первое, что бросилось в глаза Петру, – круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович – колени. И почему-то это успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя... А так как они промолчали на его «здравствуйте», он еще раз громко сказал:

– Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?

– Здравствуйте, – сказал Юрий.

Ольга внимательно – с таким знакомым любопытством! – смотрела на Петра.

– Сесть-то можно? – весело спросил тот. И сел, не ожидая приглашения.

Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь – она хоть и мгновенная, хоть и оторопь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался, Ольга приготовилась – ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась, но спокойная и – вот-вот – в глазах появится насмешка.

– Давайте познакомимся! – Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость – шагни Петр решительнее или сунься в карман – она или вскочила бы, или крикнула. – Ивлев Петр, – представился он.

– Юрий.

Петр сел.

– Ты любишь ее? – в упор спросил он Юрия.

– Да, – ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже торжественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоробило это.

– Ты, Ольга?

– Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на допросах надо молчать. Я...

– Ты любишь? – переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое – когда он меняется в лице.

– Да, – сказала она.

– Вот и все, – сказал Петр.

«Убить!» – стукнуло в голову, и уж гнилостный, страшный холодок беды дохнул в грудь.

– Вот и все, – повторил он. И полез закуривать. – Разговор кончен, – он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. – Прощайте, – сказал на ходу. И хлопнул дверью.

Во дворе его догнала Ольга.

– Я провожу тебя.

– Зачем?

– Мне хочется.

– Пойдем.

Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспевала за ним.

– Отца видел? – спросила она.

– Видел.

– Какой?

– Лежит.

– А там... с теткой?

– Померла.

Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.

– Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю себя... Мне жалко вас – тебя и отца...

– Это ты брось. Зря.

– Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.

– Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой плакать.

– Я домой не пойду.

– Почему?

– Не надо, отец разволнуется. Я подожду.

Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.

– Что? – спросил он испуганно. – Скоро как-то...

– Ничего, все обошлось. Успокойтесь, – Петр присел к нему на кровать. Говорить было совершенно не о чем. Тяжело было бы о чем-нибудь говорить.

– Ну, поехал. – Петр поднялся. – Выздоравливайте.

Фонякин кивнул.

– Трудовую книжку вышлите потом.

– Ладно. Куда сейчас?

– К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.

Фонякин опять кивнул.

– Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.

– Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, – Петр пожал крупную слабую ладонь тестя. Когда-то – он даже и не успел заметить, когда и за что, – полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял это только сейчас.

И его тоже больно отрывать от сердца.

– Будьте здоровы.

– Счастливо тебе, – Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не закрылась дверь.

Ольга ждала его.

– Вот так, Ольга.