Том 4. Стихотворения, 1930-1940

Над губами ладонь или платок.Обывательский шепотокО большевистской морали(Тема приобрела остроту):«За что человека покарали?За доброту!»Доброта! Распрекрасное слово,Но приглядимся к нему.Скажем, я прослыл за человека презлогоА почему?Будь я урчащимЛириком,А не рычащимСатириком,Разводи в стихах турусы на колесахО тихих заводях и плесах,О ловле по утрам пескарей,О соловье иль кукушке в роще,Не было б меня добрейИ – проще.Есть пограничная черта,Где качество переходит в контркачество,Отвага – в лихачество,Деловитость – в делячество,Краснота в иные цвета,Бережливость – в скупость,И доброта –В глупость,А глупость – в преступление.Обычное явление!Глупая доброта становится тойПростотой,Про которую и в мире старом,Чуть не до «Христова рождества»,Утверждалось недаром,Что «простота хуже воровства».Что от нее в мозгах чересполосица,От которой «добряк» простоволосится,Доходит до дружбы и кумовстваС перекрашенным, переодетым

Врагом отпетым.Доброте добротаНе чета.Бывает доброта разная:Умная и несуразная,Пролетарски-классово направленнаяИ – вражьей отравой отравленная,Захваленная и заласканная,Опошленная и затасканная,Дряблая, насквозь обывательская,А в результате – предательская.Не удержись от такого соблазна я,Поперла б ко мне публика разная,Началось бы хождение массовое,Чуждо-классовое.Про меня б говорили, что я-де во лбуСеми пядей,Называли б меня в похвальбу«Добрым дядей»,Говорили б, что только лишь мне«Довериться можно вполне»,Что я к сердцу их боль принимаю,Что я их «понимаю».Я ж басил бы: «Да, да, случай жуткий!Да, да, самодурный!»Ведь я такой «чуткий»,Такой я «культу-у-ур-ный».«Ах, Ефим Алексеич! Вы – писатель, творец…Вы поймете… Был графом отец…Вы поможете нам, дорогой…Из Москвы с дядей, с тетей совместно…Мил-лый, мил-лый… Ведь вы же – другой,Не такой,Как… все эти!»Я… Я понял бы и порадел,Был бы к просьбам подобным отзывчив сугубо:«Да, всегда этот… Наркомвнудел…До чего это грубо!»«Понимаете? Взяли подписку с меня,Чтоб я быстро, в три дня,Из Москвы с дядей, с тетей совместно…

А за что, неизвестно!Дядя Поль тож уволен из банка».«Не волнуйтесь, граф… жданка.Успокойтеся. Я поспешу.В долг себе я вменю.Я напишу.Я позвоню».«Ах, недаром сказала мне тетушка Бетти,Чтоб я к вам…»               «Рад быть вашим слугой».В ручку – чмок.               «Вы же, право, другой,Не такой,Как… все эти!»Я бы этак галантно согнулся дугой,Доброту ощущая во всем своем теле.Удивляться ль, что я под конец, в самом деле,«Не такой, а другой»,Оказался бы по разбирательстве строгом.За партийным порогом?Мне б сказали: «Прощай, дорогой!Обмотали твою „доброту“ вражьи сети.Оступился ты левой и правой ногой.Ты – другой,Не такой,Как мы все и все эти».Под Москвой – не где-либо в глуши –Человек есть такой – предобрейшей души.Я его приведу для примера.Под Москвою есть Пушкинский зверосовхоз.Разведенье пушистых зверьков – не химера.Дело можно и должно поставить всерьез.Горностая, иль соболя, или куницу,Чернобурую ту же лисицуМожно выгодно сбыть за границу,За границей же на барышиПрикупить самых нужных Союзу товаров.Но – директор пушного совхоза, Макаров,Человек исключительно доброй души.На порядки совхозные глядя,

Говорят ему часто рабочие:                    «Дядя!Наш агент по снабжению, Рябов, он – ворИ, приметь-ка, кулацкой породы:Занимался торговлей скотом в оны годы».Отвечает директор: «Пустой разговор.Ну, какой же он вор?С добываньем снабженья справляется чудно.Очернить человека не трудно».«Дядя! Слесаря, Дешина, ты-ко проверь.Перекрасился явственно Дешин теперь.А давно ль был он щукой торгового крупной?»«Что вы, что вы! Да совести он неподкупной,Стал таким, хоть в партийцы его запиши.Поведенье его образцово, бессудно.Тоже вы – хороши!Очернить человека не трудно».«Дядя! Руднев, агент, он по прошлому – поп,А теперь – злой прогульщик и пьет беспробудно».«Тоже вспомнили: поп. Дело прошлое – гроб.Сами пьете вы тоже, поди, не сироп.Руднев пьет? Ну, а вы – пожалеть его чтоб…Очернить человека не трудно».«Дядя! Ты бы проверил, кто есть он таков,Не лишенец ли он, Витяков,Что устроился в автогараже?Мы должны быть на страже:С соболями у нас уже было… того…»«Что? На страже? Какой? От кого?Ждать совхозу каких и откуда ударов?»Он не знает, не хочет он знать ничего,Добрый дядя, директор Макаров.«Дядя! Жулик Леонтьев ворует мясцо!»«Дядя! Мельник Маямсин торгует помолом!»Добрый дядя страдальчески морщит лицоПеред явными фактами, пред протоколом:«Бож-же мой, это честный наш мельник – злодейИ Леонтьев ворует? Мне слушать вас нудно.Самых дельных и самых честнейших людейОпорочить так не трудно».«Ты б Артемова, дядя, послушал хоть раз,

Как он злобно вступает с рабочими в прения.Подкулачник он злостный, из темных пролаз.Засорен наш колхоз».                   «Я, чай, сам не без глаз.Никакого не вижу у нас засорения!»В результате – в совхозе на стенках приказОт 25-го мая:«ПринимаяВо внимание… вследствие…С соболями случилося бедствие:Внезапно погибло от желудочных схватокПлодовитейших, самых отборнейших маток…До выясненья причинОбъявить карантин».Было вскрытием удостоверено,Что какой-то подлец злономеренноЛучших маток по выбору перетравил,Что вредительство это прямое,Что не новость в совхозе такие дела:В ноябре, в ночь как раз на седьмое,Уж попытка такая былаВ отделении тож соболином:Лютей злобой к советскому строю горя,Кто-то «в честь Октября»Соболям дал еды, начиненной стрихнином.Враг не спал. Он орудовал ночью в тиши.Днем – седьмого – директор добрейшей душиВыступал на трибуне, ну, как! Замечательно!«Мы врагов – вообще – сокрушим окончательно!В этот день – вообще – мы, рабочий народ…Да здравствует наш!..»                    Голосил, пяля рот,А про случай ночной ни словечка.Осечка.Потому – «доброта».Как узнать, кто «работал» в совхозе подспудно?Может быть, личность эта, а может, и та.«Очернить человека не трудно».Я ж Макарову розы в венок не вплету.Говоря откровенно, какая тут роза:Полетел он – да как полетел! – из совхоза     За «доброту»!!