Том 4. Стиховедение

Представленный в таблицах материал XVIII — ХХ веков позволяет сделать следующие предварительные наблюдения.

1. Нормы русской рифмовки XVIII–XIX веков сложились не стихийно, а с оглядкой на практику западноевропейской рифмовки. Поэтому а) графическое нетождество типа был — бил, лед — бьет свободно дозволялось по аналогии с plaire — mère, rund — bunt и проч.; б) йотированные рифмы типа

старый — чары неохотно дозволялись по натянутой аналогии с польским stary — szary (В. М. Жирмунский); в) приблизительные рифмы типа много — бога упорно отклонялись, так как не имели аналогии в немецкой и французской рифмовке заударных — е, — en, — er

и проч.; г) мужские открытые без опорного согласного типа рука — нога дозволялись немецкой традицией (Weh — See), которой следовал ранний Ломоносов, и осуждались французской (privé—arrivé), которой следовали Тредиаковский и Сумароков; возобладала вторая (около 1743 года; у Ломоносова рецидивы встречаются и позже).

2. Сложившееся таким образом требование идеальной точности рифмы, поддержанное вдобавок «французской» модой на богатые рифмы с опорными звуками (отмечено В. Брюсовым для Хераскова, Д. Уотсом для Сумарокова и Кострова; наш материал еще более расширяет эту картину) и налагавшееся на неширокий лексический запас, характерный для устойчивой тематики классицистических жанров, чрезвычайно ограничивало круг рифм, дозволенных к употреблению: очень рано возникают такие ощутимые штампы, как Екатерина — крина, держава — слава в оде, любовь — кровь, минуты — люты в песне, хочет — хлопочет в басне и проч. Таково положение при Сумарокове и сумароковской школе. Выход из этого назойливого однообразия возможен был двоякий: в языке и в стихе. Языковой путь — это освежение лексики в традиционно-точных рифмах: такова «экзотическая» рифмовка Муравьева и, парадоксальным образом, глагольная рифмовка Хемницера (лексическое разнообразие в грамматическом однообразии). Стиховой путь — это отказ от традиционной точности рифмовки и тем самым расширение ее границ: такова неточная рифмовка Державина.

3. В рифмовке Державина замечательны две особенности. Во-первых, ее последовательность: от ранних лет к поздним все показатели аномальных рифм у него неуклонно растут, поэт нащупывает свой путь на пороге зрелости и уверенно следует по нему. Во-вторых, ее широта: строгость рифмы расслабляется разом во всех участках (кроме, разве что, ЖП), никакой компенсации строгости в одном месте нестрогостью в другом месте нет. Откуда явилась у Державина такая манера, можно пока лишь догадываться. По-видимому, из низовой поэзии, сохранившей многие привычки народной рифмовки: солдатские песни-агитки XVIII века (по сборнику Киреевского — Бессонова, вып. 9, 1872) дают почти державинские показатели — 8,5 % ЖН, 6,3 % МН (з + о). Как в стилистике Державин вторгся с низким слогом в область высокого слога, так и в рифмовке — с навыками низкой поэзии в область высокой поэзии, и это был не меньший переворот.

4. После Державина начинается отбор из его наследия. Всеобщее приятие получает только его отказ от богатой рифмы: показатель опорных звуков резко падает (до естественного языкового уровня?) и уже не повышается вплоть до эпохи Бальмонта и Вяч. Иванова (запоздалый Шихматов в начале XIX века и одинокий Трефолев во второй половине его остаются исключениями). Отказ же Державина от точной рифмы подхватывается лишь частично. Происходит сосредоточение сил лишь на некоторых участках фронта аномальной рифмовки: с одних аномалий запрет снимается, а на других восстанавливается (действует закон компенсации). Здесь сменяются три направления интереса.

5. Первое из них — разработка ЖН и МзН. Такие рифмы, как темны — благовонны, гром — холм, очевидно, сильнее всего поразили современников — их и подхватили в первую очередь продолжатели Державина начиная с Радищева. До державинской интенсивности эти эксперименты не поднимаются, но все же поколение 1770‐х годов дает весьма высокие показатели, поколение 1780‐х — немного ниже, и лишь к поколению 1790‐х эта волна экспериментов кончается: ЖН и МзН становится все меньше, и среди них все больше преобладают наименее резкие разновидности — с чередованием твердых и мягких (жизни — отчизны, верить — мерит, слов — любовь). Можно заметить, что особенно много ЖН и МзН у поэтов отчетливо высокого стиля (Пнин, Мерзляков, Гнедич) и отчетливо низкого стиля (Котельницкий, Нахимов, Давыдов). На спаде эта волна еще захватывает Батюшкова и начинающего Пушкина (китайца — американца, Аристарх — стихах и проч.).