Том 4. Стиховедение

Прежде всего напрашиваются на сравнение показатели русской рифмы и иноязычных рифм. Мы видим, что русский язык не менее (а то и более) богат рифмами, чем самые богатые из рассмотренных европейских языков. Причина понятна: еще И. Левый отметил, что синтетические языки с их разнообразными флективными окончаниями дают материал для большего количества рифм, чем аналитические языки; а русский язык принадлежит к числу синтетических. Эта разница между двумя типами языков виднее всего из сравнения латинского и французского запаса рифм: латинский язык с его — ere, — eris, — erit, — eri, — ete, — etis,

 — etur, — etum и т. д. занимает одно из первых мест по богатству рифм, а развившийся из него французский, в котором все эти окончания упростились и унифицировались в — er, — es(ez), — é, по богатству рифм занимает последнее место. (Замечательно при этом, что латинский язык, тем не менее, в своем античном расцвете не пользовался рифмой и обратился к ней лишь в средние века: вот лишнее доказательство, что обычаи стихосложения совсем не автоматически вытекают из «природных свойств» того или иного языка.) Неожиданным кажется, что сравнительно небогат рифмами немецкий язык, несмотря на окончания, насыщенные согласными; причина, вероятно, в том, что некоторые гласные, которые могли бы давать разделительные гнезда рифм, слились в рифмах типа zieren — führen.

Наоборот, английский язык в мужских рифмах опережает другие едва ли не потому, что в нем разнообразие гласных (кратких, долгих, дифтонгов, трифтонгов) сочетается с разнообразием финальных согласных (не только глухих, но и звонких). Наконец, обращает внимание очень низкий процент пяти употребительнейших гнезд у Данте: это проявление той особой заботы Данте о разнообразии рифм, которая давно отмечена дантоведами.

6

Далее следует сравнить показатели количества рифмических гнезд у разных русских поэтов (сумма первых трех столбцов). Мы видим: а) общее богатство рифмического репертуара растет: у Симеона рифм мало, у Пушкина их больше, у Брюсова еще больше; б) это обогащение происходит неравномерно: у Кантемира больше разных рифм, чем у Ломоносова, а у Некрасова — чем не только у Фета, но и у Брюсова. По богатству рифмического репертуара Некрасов оказывается среди наших поэтов на первом месте.

Это трудно было предвидеть, но нетрудно, обнаружив, объяснить. Причин этому по крайней мере две.

Первая причина — в лексике. И Некрасов, и Кантемир — сатирики, предметы их поэзии разнообразнее, поэтому круг используемой лексики шире, поэтому запас рифмующих слов больше, чем у лириков, скованных более постоянными темами, — у Ломоносова с его слава — держава или у Фета с его очи — ночи. Так неожиданно вскрывается связь между рифмовкой и тематикой — между «формой» и «содержанием» поэзии. Вообще говоря, для полной оценки свободы пользования рифмой необходимо сопоставление запаса рифм писателя с запасом слов писателя — со словарем его языка; но пока такими словарями мы почти не располагаем, это сопоставление остается делом будущего.

Вторая причина — в синтаксисе. Сплошь и рядом мы видим у Некрасова в рифме такие словоформы, которые у других поэтов (в нашем материале) в рифму не попадают: 40 % рифмических гнезд Некрасова (228 из 549) не встречаются у остальных авторов от Ломоносова до Брюсова. Так, не встречаются больше ни у кого гнезда — адных

(хотя встречается — адный), — азе, — азу, — азы (хотя встречаются — аза, — азом

), — анью (хотя встречается — анье, — анья), — аров (хотя встречаются — ары, — аром) и т. п. Ясно, что дело не в том, что у других поэтов нет в запасе соответствующих слов, а в том, что эти слова у них ложатся в конец строки не в таком падежном разнообразии, как у Некрасова. Почему? Отчасти, конечно, здесь играет роль простая случайность; но отчасти несомненна и какая-то специфика некрасовского стихотворного синтаксиса: большее разнообразие части речи в более разнообразных словоформах. Но синтагматика русского стиха пока еще мало исследована, и поэтому настоящая оценка синтаксического фактора богатства рифм тоже остается делом будущего.

7