Том 4. Стиховедение

Приблизительные рифмы, избегаемые в русской поэзии вначале и все шире допускаемые потом (второй и третий столбцы таблицы 1), — тоже существенный фактор расширения рифмического репертуара. Некрасов ими не увлекается: приблизительных рифм у него не намного больше, чем у Пушкина, и намного меньше, чем у Фета. Здесь поэт консервативен. Но общие тенденции использования приблизительной рифмы, явствующие из нашей таблицы, любопытны. Употребительность рифм на нетождественную гласную все время возрастает: они отсутствуют до Пушкина, единицами появляются у Пушкина (например, послушна — равнодушно в «Памятнике»), учащаются у Некрасова, еще больше у Фета и больше всего у Брюсова. Употребительность рифм на нетождественный йот, наоборот, все время сокращается: они имеются у Ломоносова и Пушкина (хоть и не в таком обилии, как это иногда кажется исследователям), потом становятся реже у Некрасова и Фета и вновь неожиданно расцветают у Брюсова. Рифмы на нетождественную гласную можно без большой натяжки считать симптомами прозаизации стиха: они подчеркивают, что безударные гласные редуцируются в стихе по тем же нормам, что и в прозе (в какой степени это реализовалось в декламации, а в какой оставалось «глазным» восприятием — как известно, вопрос спорный, по которому с В. М. Жирмунским не соглашались, например, В. Брюсов и Б. Томашевский). Рифмы на нетождественный йот, наоборот, можно считать симптомами «поэтизации» стиха: они подчеркивают, что в стихе может признаваться эквивалентным то, что в прозе совсем не эквивалентно. Если это так, то эволюция этих двух типов рифм от Ломоносова к Некрасову и Фету вполне соответствует общей эволюции русской литературы от классицизма к реализму, от противопоставления к сближению стиха и прозы; а резкое возрождение нетождественного йота в рифме Брюсова — это отражение нового заострения контраста между поэзией и прозой, это несомненная подготовка утверждения нетождественных согласных в неточных рифмах Блока типа пламя — память[364].

8

Неточные рифмы, отмеченные в нашем материале, в общем немногочисленны: обычно это узкий круг повторяющихся случаев типа я — меня, любви — мои, люблю — мою, глаза — краса, реже зубов — бровь и проч. На этом фоне выделяются лишь два заметных скопления неточных рифм: в мужских рифмах у Ломоносова и в женских рифмах у Некрасова.

Неточные рифмы Ломоносова — это эпизод становления классической системы русской рифмы. Это мужские открытые рифмы без опорного согласного: весны — тьмы, зари — огни, весна — себя

и т. д. У раннего Ломоносова (до 1743 года) такие рифмы решительно преобладают над открытыми с опорным согласным типа трава — голова, ставшими впоследствии единственно дозволенными. Дело в том, что мужские рифмы в это время были для русской поэзии новинкой (силлабика знала только женские); нормы их приходилось вырабатывать по немецким или французским образцам; а образцы эти были различны: немецкая традиция не требовала созвучия опорных в открытой рифме (du — zu — полноценная рифма), французская требовала (venu — nu — полноценная рифма,

venu — rendu — лишь «терпимая»). Ломоносов, разработавший свои «правила российского стихотворчества» в Германии, естественно, взял за образец немецкую систему; но вернувшись в Россию, он после некоторого колебания перешел на французскую (едва ли не под влиянием Тредиаковского и молодого Сумарокова; Сумароков, как показано недавно Д. Уорсом, усиленно культивировал «богатые» рифмы с опорными согласными и впоследствии). Обилие неточных мужских рифм Ломоносова в таблице 1 — след его ранних опытов по немецкому образцу.

Неточные рифмы Некрасова — это, напротив, уже эпизод расшатывания классической системы русской рифмы. Почти все они однотипны: неоглушаемый звонкий согласный рифмуется в них с глухим — квасом — экстазом, Петрополь — соболь, оплошность — осторожность, тулупе — клубе, звезды — невесты и т. д.; особняком стоит лишь остов — остров («Песни о свободном слове»). Наличие таких рифм у Некрасова отмечалось не раз, но многочисленность их не бросалась в глаза: только подсчет показал, что они заслуживают большего внимания. Расшатывание норм точной рифмовки в 1850‐х годах велось одновременно в нескольких направлениях: одним были приблизительные рифмы А. К. Толстого (больше всего привлекавшие внимание исследователей), другим — возрождение народного (или державинского?) типа неточности у Никитина, третьим — наши некрасовские рифмы. Чем показано это направление, понять легко: если п

и б могут рифмоваться в финальной позиции (тулуп — клуб), то почему бы им не рифмоваться и в интервокальной (тулупе — клубе)? Какие у Некрасова были предшественники и последователи в этих опытах со звонко-глухими рифмами — это еще предстоит исследовать.

9