Том 4. Стиховедение

Что это — одинаковые слова или разные? И читатель неизбежно задумывается: по здравому смыслу, подсказываемому языком, советник, советник и советник — одно и то же, а по общественной практике, случай из которой изображен в стихотворении, мелкий титулярный, средний коллежский и важный действительный статский — совсем не одно и то же. Очевидно, это значит, что общественная практика мало соответствует здравому смыслу, — к этой мысли и хотел подвести сатирик.

Такой же тавтологический полукаламбур в форме анекдота я слышал когда-то от старого поэта-футуриста Сергея Боброва. Самодеятельный стихотворец из чиновников принес свои стихи в журнал и никак не хотел верить, что они бесталанны. «Помилуйте, — сказали ему, — вот вы рифмуете губернатор и вице-губернатор — это ведь совсем одно и то же!» — «Э, нет! — возмутился автор, — губернатор и вице-губернатор это очень даже не одно и то же!» — «В таком случае, — было вежливо сказано ему, — почему бы вам не рифмовать сапог и не-сапог»?

Анекдот анекдотом, но в русской поэзии есть стихотворение, в котором рифма типа сапог — не-сапог и в самом деле употреблена и действует очень сильно. Это — «Читатели газет» Марины Цветаевой (Париж, 1935 год) — одно из самых ненавидящих ее стихотворений о мещанах, у которых не видно лица за газетным листом, не слышно своих мыслей за пережеванными чужими, не осталось чувств, кроме любопытства к бульварному вздору:

Ползет подземный змей,Ползет, везет людей,И каждый — со своей

Газетой (со своейЭкземой!). Жвачный тик,Газетный костоед.Жеватели мастик,Читатели газет.

И так далее, с повторяющимися рефренами:

…Что для таких господ —Закат или рассвет?Глотатели пустот,Читатели газет!..…О, с чем на Страшный СудПредстанете: на свет!Хвататели минут,Читатели газет!..

Но потом рефрен вдруг меняется:

…Кто наших сыновейСгноил во цвете лет?Смесители кровей,Писатели газет!

И за этим следует:

Вот, други, — и кудаСильней, чем в сих строках! —Что думаю, когдаС рукописью в рукахСтою перед лицом —Пустее места — нет! —Так значит — нелицом

Редактора газет —ной нечисти.

Это конец: строка захлебнулась на полуслове, рифма захлебнулась на не-рифме, у поэта больше нет ни сил, ни средств, чтобы выразить отвращение и ненависть.

Иногда по тавтологической рифме даже можно делать умозаключения — какие слова ощущались поэтом как одни и те же, а какие как разные. Например, одна из первых русских тавтологических рифм мелькает в знаменитом Державинском «Водопаде», где о скончавшемся Потемкине говорится:

Благословенна похвалаНадгробная его да будет,Когда всяк жизнь его, делаПо пользам только помнить будет;Когда не блеск его прельщал,И славы ложной не искал!

Мелькает, конечно, не намеренно, однако и не случайно: словосочетание да будет настолько обособилось в русском языке, что мы в нем уже не ощущаем по отдельности, что значит да и что значит будет (точно так же, как в словосочетании спокойной ночи

), — не ощущал, по-видимому, и Державин, когда писал эти стихи.

Здесь это ощущение было общим у Державина и у его читателей. Но вот случай, где поэт с помощью тавтологической рифмы передает читателю совсем не общую мысль. У Эренбурга есть стихотворение (1957), которое начинается:

Ты помнишь, жаловался Тютчев:«Мысль изреченная есть ложь»?Ты не пытался думать: лучшеЧужая мысль, чужая ложь…

Если ложь лжи рознь, если ложь бывает своя и чужая, то неудивительно, что и слова, ее обозначающие, на самом деле разные и могут между собой рифмоваться. Но дальше оказывается все не так:

…И было в жизни много шума,Пальбы, проклятий, фарсов, фраз.Ты так и не успел подумать,Что набежит короткий час,Когда не закричишь дискантом,Не убежишь, не проведешь,Когда нельзя играть в молчанку,А мысли нет, есть только ложь.

Оказывается, что ложь всегда ложь и рифмовать ее можно только с другим словом.