Том 4. Стиховедение

Но когда перед нами нет такого балансирования на грани омонимии, когда в рифме повторяется одно и то же слово откровенно и бесхитростно, — бывает ли такая тавтологическая рифма нужна в стихе?

Бывает. Причем и тогда, когда она появляется одиноко и неожиданно среди обыкновенных рифм, и тогда, когда на ней строится целое стихотворение.

Пример одинокой и неожиданной тавтологической рифмы есть у И. Сельвинского в большом стихотворении «Охота на тигра», и пример этот так понравился автору, что он сам разобрал его в своей книге «Студия стиха» (М.; Л., 1962. С. 106). Несмотря на заглавие, начинается стихотворение с охоты на оленей: их подманивают манком и ждут отклика.

Так и было. Костром начадив,Засели в кустарнике на ночьОхотник из гольдов, я и начдив,Некто Игорь Иваныч.Мы слушали тьму. Но забрезжил рассвет,А почему-то изюбрей нет.Охотник дунул. (эс) Тишина.Дунул еще. Тишина.Без отзыва по лесам неслась

Искусственная страсть.Что ж он, оглох, этот каверзный лес-то?Думали — уж не менять ли место.

Дунул («эс — такт паузы: читать про себя», — поясняет автор) — тишина; дунул еще раз — и что же? что-то рифмующееся с тишиной? Нет: опять все та же тишина. Вот этот психологический эффект разочарования — в олене и в рифме — и передает здесь тавтология. «Это я считаю наиболее характерной клаузулой во всем стихотворении», — гордо пишет Сельвинский (клаузула — сказано вместо рифма) (c. 106). Дальше он прослеживает и другие отклики рифм на смысл в этом стихотворении, но они не такие неожиданные.

У Сельвинского тавтологическая рифма возникает в середине стихотворения, оттого она так и содержательна. Если бы она была в стихотворении последней, значение ее было бы проще и формальнее: она отмечала бы конец. Правда, и тут нужна содержательная мотивировка. У Фета есть раннее романтическое стихотворение «Notturno» («Ночная картина»):

Ты спишь один, забыт на месте диком,Старинный монастырь!Твой свод упал; кругом летают с крикомСова и нетопырь.И стекол нет, и свищет ветер ночиВо впадину окна,Да плющ растет, да устремляет очи

Полночная луна.И кто-то там мелькает в свете лунном,Блестит его убор —И слышатся на пóмосте чугунномШаги и звуки шпор.И грустную мелодию печалиЗвучит во тьме орган…То тихо все, как будто вечно спалиИ стены и орган.

Говорится о спящем забытом монастыре, но говорится своеобразно: чем дальше, тем больше становится в этой картине и звука и света — крик сов, свист ветра, луч луны, блеск лат, стук шагов, звон шпор, пение органа, и это сон? — но поэт как бы сам себя обрывает тавтологической рифмой орган — орган: все было только видением, а на самом деле все кругом одно и то же, ничего нового не будет, стихотворению конец. (Конец отмечен и еще двумя способами: необычным согласованием слов, «орган звучит мелодию», и необычным согласованием предложений, как будто раньше было сказано «То кто-то там мелькает…».)

То же делает однажды и С. Кирсанов, но в более остром месте — не в конце стихотворения, а в конце эпизода. В его поэме «Семь дней недели» погибает человек, ему нужно сделать новое сердце (поэма эта сказочная), герой и друзья его выбиваются из сил, а чиновные люди им мешают, и вот уже близок успех, как вдруг — шестой день недели кончается, наступает выходной, и работа повисает в воздухе, а рифмы начинают ходить вхолостую, по тавтологии. Кирсанов печатал свои строчки лесенкой, как Маяковский, и видно, что эти ступеньки часто отбивают именно последнее, тавтологическое слово.

Все дела закончились.

Рифмы тоже —кончились.Шторы опускаются.Рукиопускаются.Я шепчу:— Товарищи…Но мои товарищипо домам расходятся,потому что,может быть,в мнениях расходятсяв том, что чудо

может быть……Шепчешь:— Слезы видите ли?Отвечают:— Видите ли,наступил день отдыха,нам порав дом отдыха,к играм и свиданиям.Жаль,но — до свидания…Правы!Что поделаешь?Правды не подделаешь.