Том 4. Стиховедение

Как это часто бывает, забава здесь оказывается поздним отголоском формы очень серьезной, почти обрядовой. У всех народов в обычае состязание певцов; в трубадурском Провансе из него развилось состязание поэтов, в котором иногда один поэт сочинял возражение другому поэту на его же рифмы (тенцона). Из Прованса эта манера перешла в Италию XIII века, где поэт обращался к друзьям с сонетом-«пропосто» (предложение), а они отвечали ему сонетами-«риспосто» (ответ) на те же рифмы; еще у Данте в книге «Новая жизнь» к одному сонету приложены «риспосто» двух его друзей. В эпоху Возрождения эта манера вышла из употребления, но как стилизация мелькает на разных языках еще не раз; и даже у нас в 1909 году Ю. Верховский написал сонет о сборищах поэтов на «башне» у Вяч. Иванова, а его товарищи М. Кузмин и сам Вяч. Иванов откликнулись ему сонетами-«риспосто» на те же рифмы. Игра осложнялась тем, что Верховский подал друзьям свои стихи с недописанными строчками, и они должны были сперва угадать пропущенные рифмы, а потом уже писать на них ответы. (Башней квартира Иванова называлась потому, что была на высоком этаже и с полукруглой стеной, а Оры — это помещавшееся там маленькое домашнее книгоиздательство, названное так по имени греческих богинь времен года; Наперсница — это Муза.) Вот начала их сонетов:

Верховский:Сроднился дух мой с дружественной Башней,Где отдыхают шепчущие Оры.С ночным огнем иль с факелом Авроры

В отрадный плен влекут мечтой всегдашней…Кузмин:Ау, мой друг, припомни вместе с «башней»Ты и меня, кому не чужды «Оры».Бывало, гость, я пел здесь до авроры,Теперь же стал певуньею всегдашней…Иванов

:Осенены сторожевою Башней,Свой хоровод окружный водят Оры:Вотще ль твой друг до пламенной АврорыБеседует с Наперсницей всегдашней?..

Не нужно думать, что тавтологическая рифма способна производить только впечатление в лучшем случае томительности, а в худшем — скуки. Она может быть и веселой. У Дениса Давыдова есть стихотворная шутка под заглавием «Маша и Миша» — о двух его соседях по Пензенской губернии, которых всем знакомым очень хотелось поженить, но из этого так ничего и не вышло (настоящие их имена были Лиза и Гриша, в черновике так и написано, но Маша и Миша звучало забавнее):

Как интересна наша Маша!Как исстрадалася по Мише!

Но отчего же ехать к МашеТак медлит долговязый Миша?..…Но станется и то, что МишаЗабыл о нашей бедной Маше.И, может быть, неверный МишаЦелует уж другую Машу, —Вы знаете какую, Миша!..

Мотивировка приема ясна: герои стихотворения так уж немыслимы один без другого, что даже рифмы в нем не могут выбиться из заколдованного круга. У таких шуток в европейской поэзии тоже есть почтенная традиция.

Но попробуем вообразить на месте смешных Маши и Миши такие несмешные слова, как жизнь и смерть, огонь и лед и т. п., — и мы почувствуем, что подобные стихи могут быть очень выразительными. Они писались: сонеты с рифмами жизнь — смерть есть в итальянской, испанской, французской, английской, немецкой поэзии XVI–XVII веков. А самая высокая мотивировка тавтологических рифм — не объясняемая, но подразумеваемая — конечно, в «Божественной комедии» Данте. Имя Бога нельзя произносить всуе и уж подавно нельзя рифмовать, потому что никакое слово недостойно с ним рифмоваться. Поэтому в «Аде» имя Христа не упоминается ни разу, в двух других частях поэмы — очень редко, а в рифме появляется всего раза два или три и каждый раз рифмуется (трижды, как положено в терцинах!) только с самим собой. Так эти места и перевел М. Лозинский — например в XII песни «Рая», где говорится, что не случайно св. Доминику, основателю доминиканского ордена, при рождении дали имя, которое означает «Господень»: