Том 4. Стиховедение

Термин «рифмованная проза» ввел в русское стиховедение (по немецкому образцу) Б. И. Ярхо для обозначения досиллабического стиха (например, драм начала XVIII века) и его имитаций (например, пушкинской «Сказки о попе…»). В этом обозначении Ярхо следовал своему ригорическому принципу: «что ритмизовано больше, чем наполовину, то стих, что меньше, то проза». Позднейшее стиховедение не приняло этот термин и предпочитает здесь говорить о говорном, фразовом, скоморошьем, раёшном, акцентном стихе. Против этого не приходится возражать. Однако существует другой вид организации текста с помощью рифм, имеющий, пожалуй, больше оснований называться «рифмованной прозой». О нем и пойдет речь.

Определяющий признак стиха в отличие от прозы — единообразно заданное для всех читателей членение текста на соизмеримые отрезки, налагаемое на обычное синтаксическое членение и не всегда с ним совпадающее. Членение это в устной поэзии обычно отмечается напевом, в письменной — графикой, но может отмечаться и рифмой, независимо от графики: словораздел, отмеченный рифмой, ощущается как граница отрезков. Если лишить рифму этой членящей функции, оставив за нею лишь роль фонического украшения, — отрезки сольются и перед нами будет не стих, а проза; созвучия в ней, сколь угодно обильные, не будут восприниматься как подтверждение рифменного ожидания и будут осознаваться как рифмы лишь post factum. Вот такая проза и заслуживает названия «рифмованной, но прозы».

На возможность текстов такого рода впервые указал А. Л. Жовтис в статье «О способах рифмования в русской поэзии»[421]

. Здесь отмечается, что у ряда современных поэтов (Евтушенко, Самойлова, Слуцкого, Сулейменова, Бокова, Сосноры и др.) «эффект рифменного ожидания, канонизированный в поэзии прошлого, решительно теряет значение»[422]: рифма как бы растворяется в густой массе аллитераций, пронизывающих текст. В качестве примеров демонстрируются 51 строка Вознесенского («Я Мерлин, Мерлин. Я героиня…») и 10 строк Мартынова («Кто дал тебе совет, закончив счет побед…»). К сожалению, оба примера недостаточно показательны: оба стихотворения отчетливо членятся на отрезки (ямбический 5-сложник, ямбический 6-сложник), концы которых отмечены обязательным или (на полустишии) факультативным созвучием; таким образом, рифменное ожидание сохраняется, и созвучия-рифмы не смешиваются с созвучиями-аллитерациями.

Более выразительным образцом такой рифмованной прозы могли бы служить произведения С. Кирсанова: «Высокий раек», «Заветное слово Фомы Смыслова», куски в «Александре Матросове», «Сказание про царя Макса-Емельяна». Тексты эти напечатаны прозой, и рифмы возникают в них непредсказуемо. Вот два примера (в скобках отмечены рифмы, чертою — границы рифменных цепей):

«Эй, к Днепру! Собирайтесь-ка вы (а), войсковые (а?) былинники, златоустые песенники Москвы (а), подымайтесь-ка вы (а) до зари (б), кобзари (б), богатые трелями (в)! Вот он, берег днепровский обстрелянный (в), ясно виден с высокой горы (б?). / Наклонись (г), летописец (д) с певучим пером (е), заглядись (г), живописец (д) с зеркальною кистью (ж), на холмы над бурливым Днепром (е). И ашуг, засверкай драгоценною мыслью (ж), и акын, надевай свою шапку лисью (ж), — / все лицом к небывалым боям (з). О, сурового времени новый Боян (з), / не пора ли готовиться к песне (и)? Там, у Киева, Гоголь, воскресни (и)!» («Песнь о Днепре и Одере»).

«И к тому ж (а) — граф Агрипп был ученейший муж (а). Знал он уж (а) / и Историю, и Астрономию (б), и где север, где юг (в), где поля и где пущи (г), только пуще (г) прочих наук (в) уважал Гастрономию (б) / — всякий гляс или фарш (д). Царский харч (д) / — не тарель баланды́ (е). Царедворцу даны (е) / привилегии (ж) превеликие (ж)! / Чем-чем, а печением граф обеспечен (з) на сто лет (и). На столе (и) черепаховый суп (к), пуп (к) фазана (д) да печень (з) сазана (д), и шипучий (м) нарзана (л) сосуд (н), если пучит (м). Попроси (о) — и несут (н) на салфетке суфле (и) Сан-Суси (о), фрикадо соус рюсс (п) и для свежести жюс (п) — сквозь соломку соси (о)…» («Сказание про царя Макса-Емельяна»).

Из примеров видно: от текстов Вознесенского и Мартынова эта рифмованная проза отличается тем, что в ней нет повторяющихся ритмических единиц, концы которых сопровождались бы рифменным ожиданием; а от текстов типа «Сказки о попе…» тем, что, во-первых, рифмы идут гуще (в «Сказке о попе…» рифмовано 28 % слов, в приведенных отрывках Кирсанова 39 и 57 %); во-вторых, они менее синтаксически связаны (у Пушкина знаками препинания не сопровождаются только 11 % рифм, у Кирсанова 18 и 38 %); в‐третьих, они сочетаются не только в парную рифмовку, но и в произвольно длинные и сложные рифменные цепи (последняя кирсановская — из 19 членов). Из цифр видна также разница между двумя кирсановскими произведениями: «Песнь о Днепре» ближе к традиционному «фразовому» раёшнику, «Макс-Емельян» — дальше, он и «рифмованнее», и «прозаичнее».