Томъ пятый. Американскіе разсказы

И Агасферъ въ ужасѣ отвернулся, чтобы избавиться отъ этого зловѣщаго зрѣлища, но равнина окружала его отовсюду своими полчищами погибшихъ. Его умственный взоръ продолжалъ ее до безконечности, и нигдѣ для него не было отдыха и покоя. Ноги Агасфера стали подкашиваться. Тяжелый коробъ давилъ ему плечи и пригибалъ его къ землѣ.

Тогда Сынъ Человѣческій положилъ свою руку на коробъ Агасфера.

— Что у тебя въ коробѣ, Агасферъ? — спросилъ Онъ ласково. — Дорожный ли запасъ?

Грузный коробъ соскользнулъ съ плечъ Агасфера на землю и распался отъ тяжести. Содержаніе его обнажилось. То были не товары и не дорожный запасъ. Въ коробѣ была груда толстыхъ книгъ, переплетенныхъ въ телячью кожу. Онѣ были застегнуты металлическими застежками, похожими на кандалы, и изъ-подъ крѣпкихъ переплетовъ пробивался запахъ тлѣнія.

— Зачѣмъ тебѣ эти старыя книги? — сказалъ Сынъ Человѣческій. — Оставь ихъ здѣсь и иди облегченный!..

Но Агасферъ застоналъ, какъ отъ боли, разорвалъ на себѣ одежду и обнажилъ передъ Сыномъ Человѣческимъ свою исхудалую грудь. На груди его висѣла ветхая ладонка, похожая на комокъ засохшей грязи. Въ ладонкѣ была горсть земли, нѣкогда унесенная Агасферомъ съ родного пепелища во время послѣдняго изгнанія. Земля эта была такая старая и плотная, что она давила Агасферу грудь, какъ могильный камень, и подъ гнетомъ ея онъ чувствовалъ себя, какъ заживо погребенный мертвецъ.

Но мертвое сердце Агасфера не хотѣло разстаться въ этими останками прошлаго. Одна рука его крѣпко схватилась за полуразрушеннный край короба, стараясь удержать отъ паденія заплѣсневѣлыя книги, другая судорожно стиснула драгоцѣнную ладонку.

— Господи, — сказалъ онъ, — эти книги и эта горсть земли есть все, что осталось отъ моей первой, настоящей жизни. Чѣмъ же я буду жить дальше? Лучже же мнѣ умереть и остаться костлявымъ трупомъ здѣсь и вмѣстѣ съ ними…

Онъ разорвалъ ладонку и обсыпалъ палестинскою землею свои драгоцѣнныя книги, потомъ упалъ на колѣни и прильнулъ лицомъ къ жесткимъ угламъ переплетовъ, которые рѣзали ему лицо, какъ тупая металлическая грань.

Но Сынъ Человѣческій ступилъ шагъ впередъ и снова коснулся рукой головы стараго упрямца.

— Живи и будь человѣкомъ! — сказалъ онъ кротко.

И, по мановенію Христа, Агасферъ поднялся на ноги. Прикосновеніе руки Воскресшаго преобразило его и это превращеніе было чудеснѣе всѣхъ прежнихъ. Онъ стало моложе и крѣпче тѣломъ. Плечи его раздались, грудь дышала глубже и ровнѣе, и на изнеможденныхъ щекахъ блеснулъ новый румянецъ. Лохмотья уродливаго кафтана спали съ его плечъ. Станъ его былъ облеченъ короткой шерстяной рубахой. Руки его были обнажены, и правая кисть вытянута впередъ, какъ у ткача, перебирающаго основу.

— Будь работникомъ! — сказалъ Христосъ.

Ибо быть человѣкомъ на землѣ значитъ прежде всего быть работникомъ.

И Агасферъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на воскресшаго Бога, Который преображался на его глазахъ. Лицо Его разгорѣлось лазурнымъ свѣтомъ, глаза сіяли, какъ два солнца; тѣло Его облеклось ослѣпительно бѣлой одеждой, и воскрылія одежды озарились радугой.

Ибо обликъ Сына Человѣческаго является яснѣе и чище тому, кто бодро вѣруетъ и бодро трудится на землѣ.

И лицо Агасфера озарилось отблескомъ сіянія Христова. Глаза его зажглись восторгомъ, и уста раскрылись улыбкой.

— Ты моя мечта, Ты мой идеалъ! — сказалъ онъ, не отводя глазъ отъ преображеннаго Христа.

— Будь борцомъ, — сказалъ Христосъ, — борись во имя идеала!

Въ ласковой полдневной тишинѣ, осѣненной безоблачной лазурью и залитой ослѣпительнымъ свѣтомъ, Сынъ Человѣческій во славѣ Своей поднимался на небеса, а внизу на землѣ стоялъ безъименный еврейскій ткачъ и слѣдилъ глазами за своей летучей лазурно-окрыленной мечтой.

Нью-Іоркъ, 1903 г.

ГОМЕЛЬСКІЕ СИЛУЭТЫ

Вмѣсто предисловія

Я провелъ въ Гомелѣ двѣ недѣли и все время встрѣчался и разговаривалъ съ различными людьми всевозможныхъ «племенъ, нарѣчій и состояній». Предо мной смѣнялись русскіе и евреи, подсудимые и члены суда, самооборонщики и громилы, антисемиты, босяки, городовые. Большинство говорило правду, а нѣкоторые лгали.

Я не перебивалъ никого, слушалъ, задавалъ вопросы и прилежно записывалъ все услышанное въ свою записную книжку, ибо уже давно я сдѣлалъ наблюденіе, что если хочешь узнать даже отъ лгущаго человѣка сущую правду, дай ему высказаться до конца. Онъ ни за что не удержится на своей позиціи, и правда начнетъ выскакивать изъ его души внезапными отрывками, похожими на мгновенныя фотографіи и тѣмъ болѣе цѣнными, что они неожиданны и непроизвольны.