Томъ пятый. Американскіе разсказы

Мнѣ представился караванъ вьючныхъ лошадей, перевозящихъ припасы по улицамъ среднеевропейскаго города, какъ будто въ центрѣ пустыни Гоби.

— Нѣ, на спинѣ!.. — возразилъ намъ новый спутникъ. — Если вгодно вашей милости, я носильщикъ! — прибавилъ онъ, какъ-то особенно сгибая свою широкую, сутуловатую спину. — Я сегодня съ утра только пять копеекъ заработалъ, — прибавилъ онъ такимъ тономъ, что я невольно полѣзъ въ карманъ, чтобы достать оттуда другой пятакъ въ подмогу этому ничтожному заработку.

— Не надо! — сказалъ Шмиль безцеремонно. — У насъ въ Рою не подаютъ на улицахъ.

— Нехай буде такъ, — согласился и носильщикъ.

— А кого вы ищете? — спросилъ онъ съ холоднымъ любопытствомъ.

— Такъ, ходимъ по Рву, — неопредѣленно сказалъ докторъ Гракъ, истинный руководитель нашего маленькаго похода.

— Вы глазной докторъ, — сказалъ носильщикъ. — Я васъ знаю. Зайдите до моей хаты, тутъ близенько…

Жилище носильщика не имѣло ни сѣней, ни какой бы то ни было пристройки. Оно состояло изъ одной необычайно грязной комнаты съ облупленной печью въ углу и старымъ деревяннымъ шкафомъ вмѣсто всякой мебели. Дверцы у шкафа были вырваны, и онъ былъ набить какими-то грязными лохмотьями, представлявшими постель. Другая куча лохмотьевъ была свалена прямо въ углу. Больше въ комнатѣ не было ничего, ни стула, ни скамейки.

— А гдѣ ваша кровать? — спросилъ я.

— Вотъ она! — хозяинъ топнулъ ногой по грязному полу. — Была кровать, — прибавилъ онъ, — да жинка въ печкѣ спалила.

Носильщикъ костлявъ, бѣлокуръ, глаза у него смирные, блѣдноголубые, длинная сивая борода до половины груди. На немъ большіе сапоги, и концы полъ заложены за веревочный поясъ. Встрѣтивъ его на улицѣ, я бы поклялся, что это чистокровный бѣлорусскій мужикъ. Къ удивленію, на лѣвомъ борту его азяма пришита серебряная медаль, тоже какъ-то потускнѣвшая подъ стать общему фону.

— Откуда у тебя медаль?

— Я въ Турецкую войну служилъ, Плевну бралъ, — объясняетъ носильщикъ. — Несчастье мое, стараго закону не засталъ, — прибавляетъ онъ со вздохомъ.

— Николаевскаго положенія, — объясняетъ онъ въ отвѣтъ на наше недоумѣніе. — Брату моему лобъ кричали, въ желѣза его ковали, крѣпко сдѣлали, Зато онъ теперь въ Кіевѣ можетъ жить. А я пошелъ по новому положенію, то я не имѣю правъ…

Впрочемъ, кромѣ медали, въ носильщикѣ нѣтъ ничего военнаго. — Баба у меня хворая, дѣти нѣту, — объясняетъ онъ, — живемъ, какъ попало. Только бы за квартиру заплатить. Когда зароблю, такъ поѣдимъ, а нѣтъ, такъ нѣтъ. У кого конь есть, тотъ заробляетъ. Вотъ мой хозяинъ возилъ камни въ Чечерскъ, взялъ четыре рубля, шутка?.. А я былъ за ямщика, мнѣ дали шестьдесятъ копеекъ.

— А гдѣ вы были во время погрома? — задалъ я вопросъ.

— У насъ въ Рою не было погрома, — вмѣшивается Шмуликъ. — Здѣсь не то что громилъ, — объясняетъ онъ, — здѣсь цѣлое войско можно кипяткомъ ошпарить.

Дѣйствительно, «Рой» въ сущности составляетъ одно огромное гнѣздо, и чужому человѣку сунуться сюда съ враждебными намѣреніями не очень безопасно.

Носильщикъ, какъ представитель старшаго поколѣнія, настроенъ менѣе воинственно, чѣмъ молодой маляръ.

— Когда былъ погромъ, — разсказываетъ онъ, — меня нанимали возить вапно (известь) въ Бѣлицу, давали карбованецъ, а я боялся. Потому тамошніе гои (христіане) весь свѣтъ переворачивали.

Бѣлица — крестьянское село въ четырехъ верстахъ отъ города. Молодежь изъ Бѣлицы работаетъ при желѣзнодорожныхъ мастерскихъ по ремонту и переноскѣ тяжестей, и эти рабочіе дали значительный контингентъ погромщиковъ.

— Докторъ Гракъ, дочка прохала, зайдите, пожалуйста, до насъ!

На порогѣ стоитъ старикъ безъ бороды, въ ватной ермолкѣ и одѣтый въ странный кафтанъ, повидимому, сшитый изъ стараго стеганаго одѣяла. Глаза у него страшные, въ бѣльмахъ, какъ будто подернутые бѣловатой пленкой. Носъ сильно испачканъ табакомъ. Впрочемъ, онъ шагаетъ по грязи такъ же увѣренно, какъ будто обладаетъ самымъ лучшимъ зрѣніемъ.

— Это Ландсманъ, домовладѣлецъ — объясняетъ мнѣ Гракъ.

Я думаю, что онъ шутитъ.

— Право, домовладѣлецъ, — увѣряетъ Гракъ. — Онъ рентой живетъ. У него четыре дома.

Въ жилищѣ домовладѣльца еще грязнѣе, чѣмъ у носильщика. Какія-то полураздѣтыя женщины прячутся за печью, какъ мокрицы. Грязные ребятишки ползаютъ по всѣмъ угламъ. У одного рахитическая голова и кривыя ноги, у другого на рукѣ отвалилось три пальца.

— Загналъ занозу, — объясняетъ мать, — потомъ напухло, стала большая гуля, и косточки стали вываливаться.

У третьяго на правомъ глазу бѣльмо, почти такое же большое, какъ у дѣда. Этого ребенка какъ будто только что вытащили изъ лохани. Онъ весь мокрый, и я бы не прикоснулся къ нему безъ щипцовъ.

Докторъ Гракъ безстрашно беретъ ребенка на руки.

— Что я здѣсь сдѣлаю? — сердится онъ. — Я вѣдь говорилъ разъ навсегда, приходите въ мою больницу.