Томъ пятый. Американскіе разсказы

— Я пойду, — заявляетъ рѣшительно молодой демократъ и, схвативъ свое пальто въ охапку, устремляется на улицу.

Группа молодежи, спустившись по откосу въ Ровъ, пробѣгаетъ мимо. Они шлепаютъ по грязи, какъ молодыя лошади, и забрызгиваютъ другъ друга до самаго ворота. Все это ремесленники. Нѣкоторые изъ нихъ въ передникахъ, у другихъ руки черны, какъ будто покрыты перчатками. Только что минулъ полдень, и хотя большинство завтракаетъ въ городѣ возлѣ мастерскихъ, но эти бѣгутъ домой, чтобъ съѣсть свой ломоть чернаго хлѣба съ лукомъ и кусокъ селедки.

Они торопятся, но на ходу спорятъ и кричатъ, громко размахивая руками. — Классовое сознаніе, задача еврейскихъ работниковъ…

— Югу, Шмуликъ!

Юркій подростокъ, курчавый, съ длиннымъ носомъ, съ руками, запачканными въ зеленую краску, какъ у Волковича, пробѣгаетъ мимо пригорка. Даже кончикъ его длиннаго носа тоже немного тронутъ краской. Онъ хватаетъ на ходу щепку и бросаетъ въ Шмулика.

— Хозяинъ заказывалъ: непремѣнно приходи послѣ обѣда, двери разводить подъ орѣхъ.

— Хорошо, — кричитъ Шмуликъ, — только я прежде поѣмъ.

Въ немъ, очевидно, проснулся практическій духъ его будничной жизни, который говоритъ, что работнику прежде всего нужно обѣдать.

— Югу, Шмуликъ, — раздается издали, — вечеромъ у Мотьки, не забудь!

— Хорошо! — кричитъ Шмуликъ.

Сжимая свое пальто въ объятіяхъ, онъ скрывается за той же родительской дверью, которую онъ такъ стремительно оставилъ.

II. Отцы и дѣти

— Лѣвѣе, а то упадете!

Мы шли по узкому деревянному тротуару. Мѣстами онъ состоялъ не больше какъ изъ двухъ досокъ, и мы могли двигаться впередъ только гуськомъ. Кругомъ насъ была кромѣшная тьма и невылазная грязь. Кажется, стоило оступиться, чтобы увязнуть по колѣно, безъ всякой надежды выбраться обратно.

Въ эту минуту я сталъ понимать, почему тротуарный статутъ, вопросъ о томъ, кто кому долженъ уступать дорогу на тротуарѣ, играетъ такую важную роль въ общественной и національной жизни Гомеля.

Ибо, какъ это ни странно, главное обвиненіе, которое выдвинуто предварительнымъ слѣдствіемъ по гомельскому процессу противъ евреевъ, состоитъ въ томъ, что еврейская молодежь не уступаетъ дороги на тротуарѣ, horribile dictu, даже господамъ офицерамъ. Чины военнаго и полицейскаго вѣдомствъ дали въ этомъ смыслѣ десятки показаній, которыя тянутся однообразнымъ рядомъ на страницахъ десяти томовъ предварительнаго слѣдствія, «ибо, — какъ показалъ капитанъ Цельсовъ, — о вѣжливости гомельскихъ евреевъ и говорить не стоитъ. Очень и очень рѣдкіе изъ нихъ выказываютъ предупредительность въ шапочныхъ поклонахъ, а при встрѣчѣ на тротуарахъ почти никогда не даютъ дороги; даже мальчишки, грязныя женщины съ корзинами и съ мѣшками, наполненными щепами и углемъ, не сходятъ съ тротуара и не даютъ дороги».

Военныя дамы не отстаютъ отъ кавалеровъ. Такъ, вдова полковника Юліанія Антоновна Емельянова свидѣтельствуетъ также: — «На улицѣ вечеромъ нельзя пройти по тротуару, чтобы евреи не затолкали, какъ, напримѣръ, каждую субботу вечеромъ я хожу въ церковь. Евреи ходятъ по тротуарамъ всегда по нѣскольку человѣкъ, взявшись за руки, и никогда русской дамѣ дороги не уступятъ».

Человѣчество удивительно однообразно въ выборѣ своихъ уличныхъ предразсудковъ и огульныхъ лозунговъ.

Тотъ же самый тротуарный вопросъ всплывалъ въ средніе вѣка въ Германіи, когда евреи не имѣли права ступать на тротуаръ и могли ходить только по срединѣ улицы, «рядомъ съ вьючными животными и псами».

И въ настоящее время тротуарный кодексъ касается не исключительно однихъ евреевъ. Это тотъ самый неписанный статутъ, который не пускаетъ на петергофское гулянье женщинъ въ платочкѣ, который сгоняетъ съ панели мужика съ пилой или мѣшкомъ на плечахъ и заставляетъ ломового извозчика объѣзжать окольными путями людныя мѣста столицъ.

Тѣмъ не менѣе первое время я постоянно недоумѣвалъ, почему тротуарный вопросъ принялъ въ Гомелѣ такой острый характеръ, пока одинъ изъ гомельскихъ городовыхъ не освѣтилъ мнѣ его совсѣмъ съ новой стороны.

— Бываютъ даже изъ евреевъ хорошіе господа, — объяснилъ онъ мнѣ, — докторъ или хоть студентъ, съ деньгами, въ ясныхъ пуговицахъ, тѣхъ можно уважать. А то Ицка-сапожникъ, гадина, нищій, мальчишка, идетъ и головы не гнетъ.

Я ему говорю. — «Пошелъ прочь, демократская харя!»

А онъ уперся, дерзитъ: — «А я развѣ не человѣкъ?»

Однако, въ эту темную ночь Ицка-сапожникъ идетъ какъ разъ сзади меня, и онъ имѣетъ о тротуарномъ вопросѣ свое особое и очень опредѣленное мнѣніе. — «Если Ицка еврей, — говорятъ: „сходи съ тротуара“, — объясняетъ онъ, — а почему такъ? Ицка тоже не хочетъ лѣзть въ грязь. Даже отецъ мой говоритъ: „Если два пьяныхъ идутъ, сгинай спину. Если ты еврей, хоронись, чтобъ въ шею не заѣхали“. А по-моему нѣтъ. Если ты демократъ, долженъ идти прямо. Заѣдутъ, такъ заѣдутъ. Значитъ, твой фартъ».