Томъ пятый. Американскіе разсказы

Этотъ нѣмецъ, у котораго братъ служилъ на мыловаренномъ заводѣ, постоянно читалъ газеты и находилъ, что задержанъ Гайскій, то онъ спрашивалъ его, не братъ ли это вашъ, и братъ говорилъ, быть можетъ, это фамиліантъ (однофамилецъ), и онъ все придирался. Затѣмъ, братъ мой былъ зарученъ за невѣсту и долженъ былъ взять 200 рублей приданое, и ввиду моего поведенія это разошлось. Мать моя состарилась черезъ меня, постоянно огорчалась моимъ поведеніемъ и жизнью. Она меня любила больше, чѣмъ другихъ, и думала имѣть какую-нибудь поддержку отъ меня. Но, конечно, это не пришлось.

Потомъ, по выходѣ второго раза изъ тюрьмы, я уже подумалъ, что лучше мнѣ быть разъѣзднымъ воромъ, и я ѣздилъ отъ Екатеринослава на Синельниково и Харьковъ. Тотъ воръ, что живетъ на мѣстѣ, говорятъ: онъ находится въ шпанѣ, а разъѣздной уже отличается.

Иногда у меня бывали случаи такой жалости, или что. Разъ, напримѣръ, намъ удалось вытащить у одного еврея 65 рублей. Онъ умдлѣлъ (упалъ въ обморокъ), а потомъ хотѣлъ броситься подъ поѣздъ. Я думаю, что же изъ-за меня человѣкъ пропадетъ, пусть я лучше отдамъ ему деньги. Еще у меня было восемь рублей своихъ, такъ что могъ бы доѣхать до Екатеринослава. Другой товарищъ со мной былъ, хотя и не понялъ, но какъ онъ былъ моложе, то стало, какъ я сказалъ. Вотъ въ большой толпѣ, которая стояла кругомъ него, какъ онъ плакалъ, мы зашли сзади, и я сунулъ кошелекъ ему въ верхній карманъ пальто… Потомъ говорю ему, вы обыщитесь, быть можетъ, они гдѣ-нибудь при васъ. И какъ онъ сталъ обыскиваться, и нашелъ деньги, и заплакалъ и засмѣялся, все вмѣстѣ. И я увидѣлъ, что ему стало весело. Повели его въ комнату, пересчитали деньги и до новой станціи дали ему жандарма, потому онъ былъ внѣ себя. Тогда приходили мнѣ такія мысли въ голову, что я нечестный, и жизнь моя подлая, но я вдавался въ пьянство и въ карты и отгонялъ такія задумки. Такъ и всѣ воры вдаются въ карты и въ водку, чтобы забыть, что они воры, и чтобъ можно было такъ жить. Любовница у меня была, содержанка изъ выкупленныхъ проститутокъ. Потомъ я бросалъ одну и бралъ другую. Потомъ были здѣсь такіе, что живутъ на женскій счетъ, ихъ называютъ супниками, и они знали, что у воровъ много звѣрства, и они мнѣ говорили, что ты возьми себѣ дѣвушку на квартиру, у тебя будутъ папиросы, ты не будешь нуждаться въ другихъ потребностяхъ, она тебя будетъ кормить и обувать. Я имъ говорилъ, что чѣмъ заниматься такимъ низкимъ ремесломъ, то я лучше буду воровать, чѣмъ смотрѣть на женщину, какъ на лимонъ, высасывать ее; пить ея кровь я не согласенъ. Потому воры вообще смотрятъ на такой элементъ, какъ супниковъ, съ ненавистью. Доходитъ дѣло до дракъ и до убійства.

Даже теперь, былъ я разъ на «массовкѣ» въ лѣсу, здѣсь недалеко. Было человѣкъ 900, и я, видѣлъ человѣкъ девять супниковъ и сказалъ знакомымъ. «Зачѣмъ здѣсь эти люди? Мнѣ преставляется здѣсь святымъ идеаломъ. Я бы ихъ не пустилъ сюда, такихъ низкихъ». Они мнѣ сказали: «Это массовка. Мы не имѣемъ права воспрещать. Кто хочетъ, пусть идетъ и слушаетъ».

Съ теченіемъ времени я переѣхалъ въ Гомель и тутъ жилъ при томъ же дѣлѣ.

29-го августа я просто былъ на улицѣ такъ себѣ, изъ любопытства. Воры, знаете, совсѣмъ интернаціональники. Русскіе или евреи, имъ все равно. Конечно, карманники больше евреи, а грабители и убійцы — изъ русскихъ. Но во время погрома были евреи, которые хотѣли бы попользоваться отъ этого случая.

Попалъ я на тротуаръ, противъ дома Шнеера. Если загородятъ улицу, поневолѣ задержишься; загнали насъ во дворъ и не пускаютъ вонъ. Тутъ я и другой хотѣли по трубѣ перелѣзть черезъ барканъ (заборъ). Но хозяинъ поднялъ крикъ, не знаю, ци онъ боялся, что мы лишимъ свою жизнь, ци за себе боялся, но мы слѣзли внизъ. Когда насъ посадили въ тюрьму, и я сидѣлъ шесть мѣсяцевъ, и сначала я скрывалъ отъ другихъ. Потомъ пришла справка, одна судимость, и меня спросили, и я сказалъ: такъ себѣ! Потомъ я признался и сказалъ, что я воръ. Тутъ у меня были душевные перевороты, и я постоянно думалъ и даже не былъ нормальный, и говорилъ самъ себѣ, что я потерянный и я отчаянный и нѣтъ мнѣ выходу въ честную жизнь. Я постоянно обращался къ моимъ товарищамъ и говорилъ: За что я сижу? Зачѣмъ тамъ дрались, а я долженъ сидѣть. Развѣ честные люди за меня бы заступались? Они бы меня били, и всѣ эти люди тоже били бы меня… И я хотѣлъ вырваться вонъ изъ этой камеры и уйти въ другую. Были столкновенія и даже непріятности и были такіе, которые обижали меня и говорили, если не въ глаза, то за нѣсколько шаговъ. Потомъ, когда я пришелъ въ новыя мысли, то я хотѣлъ бы у нихъ у всѣхъ просить прощенія, но многихъ уже не было.

Потомъ уже стали унимать; если кто намекалъ на мое прошлое, то удерживали его и говорили о другомъ.