Томъ пятый. Американскіе разсказы

Истина для меня составляла, чтобы не занимать чужого труда, не жить чужимъ. И чтобы не было никакихъ преградъ для человѣка ни къ наукѣ, ни къ развитію. И теперь я сталъ твердъ, если бы нечѣмъ было жить, то я могу найти работу на двадцать копеекъ, не то кусокъ хлѣба выпросить у рабочаго и быть сытымъ.

Еще я нашелъ, что я, какъ еврейскій гражданинъ, не имѣю правъ, и съ меня тянутъ подати. Почему я долженъ быть всегда эксплуатируемымъ? Но еврейскіе пролетаріата должны себѣ сами заработать права, потому что на свѣтѣ нѣтъ никакой надѣи на другихъ, но каждый долженъ самъ заботиться о себѣ. А теперь раздражнили двѣ націи и ходятъ по тротуарамъ съ желѣзомъ въ рукавѣ.

Мнѣ особенно понравилось, когда я первый разъ пришелъ на собраніе и увидѣлъ, тамъ не разбираютъ различіе, одежу, богатство, интеллигенцію или пролетаріатъ, но всѣ вмѣстѣ и за-одно.

Что я увидалъ и что я услыхалъ? Въ одномъ маленькомъ низенькомъ домѣ, — какъ я обыкновенно гулялъ въ прежнее время съ картами, съ водкой, съ женщинами, — теперь полный народъ, прилично одѣтые и грязно одѣтые. На высокомъ мѣстѣ стоялъ молодой человѣкъ съ блѣднымъ лицомъ и говорилъ намъ, какъ-то сладко и тихо и горячо. Ахъ, что онъ говорилъ намъ! Я пришелъ домой, какъ пьяный, легъ спать, не могъ спать. Въ моей головѣ вертѣлись разныя мысли. Я качался съ боку на бокъ, строилъ мечты, будто смотрѣлъ впередъ на огромную площадь моей жизни, потомъ заснулъ, какъ твердый камень, утромъ проснулся спокойный и довольный. Съ того дня я взялъ себѣ клятву отказать все мое прошлое, всѣхъ низкихъ моихъ друзей и мои силы отдать на это новое дѣло.

………………………………………………………………………………………………………………………………

Неожиданно Гайскій признался мнѣ, что чувствуетъ влеченіе къ сочинительству. — «Есть у меня пѣсни разныя, — объяснилъ онъ, — арестанскія тоже. Конечно, я ихъ не сочинялъ ничего, но немножко все-таки реформировалъ».

Онъ продиктовалъ мнѣ одну за другою три или четыре пѣсни, и дѣйствительно, на нихъ лежалъ оттѣнокъ его страстной и склонной къ самобичеванію души. Одну изъ нихъ мнѣ тоже приходилось слышать, лѣтъ двадцать тому назадъ, въ одной южной тюрьмѣ, но передѣлка Гайскаго была тоньше и одухотвореннѣе.

Въ головѣ моей мозгъ изсыхаетъ,Сердце кровью мое истекло.За измѣну судьбы моей черной

Помереть, значитъ, время пришло.

* * *

Охъ, зачѣмъ утѣшать меня, поздно!Пусть волнуется горе въ груди.Только дайте наплакаться въ волюИ минуту съ вами провести.

* * *

Вѣдь завтра навѣрно будуНа подсудимой скамейкѣ сидѣть,Съ недовольной и черной душою

На присяжныхъ я буду глядѣть.

* * *

Прочитаютъ мое преступленье,На совѣщанье судьи пойдутъ,И мнѣ годика два съ половинойЗарабочаго дома дадутъ.

* * *

И пойду я по торной дорожкѣСъ двумя «духами» прямо въ тюрьму,И посадятъ меня въ одиночку

За высокой и крѣпкой стѣной.

* * *

Въ одиночкѣ сидѣть очень скучно.Какъ я буду тамъ тосковать!Сердце кровью мое обольется,Когда буду про васъ вспоминать.

* * *

Охъ, товарищи вы мои вѣрны,Я имѣю просьбу до васъ.Пожалѣйте вы меня въ несчастьи,

Навѣстите хоть нѣсколько разъ.

* * *

Одиночка моя, лиходѣйка,До чего ты меня довела.Молодую ты жизнь погубилаДа въ сырую могилу свела.

Разговоръ нашъ коснулся будущей жизненной карьеры Гайскаго.

— Теперь я все-таки учусь, — говорилъ онъ, — если простое «постричь, побрить», то я почти что умѣю, только завивать не научился, или напримѣръ дамскія прически устраивать. Но я научусь всему, стану настоящій мастеръ. Тогда, можетъ, заработаю нѣсколько рублей, поѣду къ роднымъ въ Екатеринославъ, открою свое заведеніе. Гдѣ я шатался по улицамъ, пусть видятъ, что я человѣкомъ сталъ.

— Женитесь? — вставилъ я.

— Нѣтъ! — возразилъ Гайскій. — Не такое теперь время, чтобъ о барышняхъ думать.