Томъ пятый. Американскіе разсказы

Онъ мнѣ говорилъ: «Я не могу такъ страдать, какъ ты, такъ утвердиться». — Я ему говорилъ, что мнѣ мое каждое страданіе пріятно, потому что я знаю, что я страдаю для общества и для хорошаго дѣла. Потому общество имѣетъ себѣ членовъ не для того, чтобы они дѣлали для него подлости, а для хорошихъ дѣлъ. Онъ мнѣ говорилъ: — «Ай, что мнѣ нужно твое общество». Я ему говорилъ: — «Ты подумай, если человѣкъ сажаетъ дерево, то самъ, можетъ, и не будетъ пользоваться, особенно черезъ пятьдесятъ или шестьдесятъ лѣтъ, а все-таки сажаетъ. Если наши отцы насъ не учили, ну чтожъ, воспитуемъ хорошо нашихъ дѣтей, чтобы они на насъ не обижались». — Я ему говорилъ: — «Обдумай свою жизнь. Ты теперь рецидивистъ, если попадешь въ тюрьму, то попадешь не на три мѣсяца, а на два года, потомъ выйдешь и пойдешь искать счастья, и опять попадешь, найдешь несчастье. И такъ, можетъ, всю жизнь тебя будетъ мануть и замѣсто счастья давать несчастье». — Онъ говорилъ: — «Ай, что, все равно будутъ говорить, что я воръ». — А я говорю: — «Посмотри на мой примѣръ. Я тоже такой, а я хожу съ самыми чистыми и благородными людьми, и никто мнѣ не ставитъ, не напоминаетъ, что я былъ прежде, но для нихъ составляетъ значеніе, если къ нимъ человѣкъ пришелъ отъ такой жизни, даже не то воръ, а хотя бы разбойникъ. А если тебѣ кто когда и да напомнить твое дурное, то ты посмотри на него съ сожалѣніемъ, если не можешь разсудить человѣка».

Онъ говорилъ: «Смотри, какой ты блѣдный, какъ отощалъ, на человѣка не похожъ». — Я ему указывалъ, мои непріятности кажутся мнѣ за прелесть. Что я былъ прежде? Напивался пьяный, только у меня и было, а теперь я имѣю идеалъ, и жизнь для меня широка и интересантна. Я раньше думалъ, что я для свѣта ничего не составляю, но теперь эта жизнь для меня новая, и въ этой жизни есть истина.

Тотъ человѣкъ, что голоденъ и живетъ въ нуждѣ, мнѣ ближе того, что ѣздитъ въ каретѣ. Я лучше люблю человѣка страдающаго. Я не могу увѣряться, что въ моихъ страданіяхъ мнѣ будетъ хорошо, но мои страданія мнѣ кажутся больше прелесть, чѣмъ раньше отъ моихъ удовольствій.

Потомъ я прихожу къ моимъ знакомымъ, говорю, что онъ говорить, что не можетъ. Такъ они говорятъ: «Плюнь на него, не стоитъ съ нимъ возиться». — Я имъ говорю: — «На такого человѣка нельзя сразу повліять. Не онъ тебѣ долженъ набиваться, а ты ему долженъ набиваться. Мой собственный примѣръ, когда ко мнѣ приходили и говорили, то я тоже не сразу принялъ».

Теперь мы хотимъ сложиться, четыре товарища по два рубля, которые получаемъ отъ общества, на поддержку того вора и его жены, восемь рублей въ мѣсяцъ. Тѣ богатые, а я себѣ оставлю четвертакъ, а ему дамъ 1 р. 75 к. въ мѣсяцъ.

И по-моему таки худо, — объ интеллигенціи, конечно, я не имѣю права говорить, — но что нижніе классы смотрятъ такъ презрительно. Вотъ поймаютъ вора, всѣ бьютъ его, говорятъ: поймали, будешь помнить, — сажаютъ его въ тюрьму. Но это они ошибаются, — если воръ попадетъ въ тюрьму, то онъ не исправится… Чѣмъ строже тюрьма, тѣмъ онъ становится мрачнѣе, думаетъ, такое ремесло, необходимо сидѣть въ тюрьмѣ. И если строгая тюрьма, то онъ озлобляется во всей своей жизни. А лучше бы писать такія книги и уговорить добрымъ словомъ, чтобы читатели понимали, что такое бываютъ преступленія. Особенно скажу за малолѣтнихъ. Если бы меня не посадили въ тотъ арестный домъ, то я бы не узналъ всѣ порядки и мысли тюремныя, и, быть можетъ, моя жизнь пошла бы другимъ путемъ.

По выходѣ изъ тюрьмы я сталъ понемножку читать книжки. По-еврейски совсѣмъ не читаю, читаю только по-русски, пишу очень плохо, но книгъ уже прочелъ много. «Преступленіе и Наказаніе» Достоевскаго, очень хорошо. Нехлюдова и Маслову графа Толстого одну книжку. Прочиталъ еще господина Чехова. Очень меня заинтересовало, какъ это можно на бумагѣ такъ обрисовать людей, что хоть и не видишь ихъ, а они предъ тобой, какъ живые.

Потомъ меня приняли въ кружокъ, и я, конечно, сталъ очень способнымъ, и меня стали замѣчать и давать мнѣ порученія. А теперь я вмѣстѣ съ другими имѣю свое мѣсто.

Понятіе мое расширилось. Напримѣръ, насчетъ Торы, я призналъ вполнѣ, что Тора неполезна. И я сталъ думать, что мы хотимъ братства народовъ, какъ Франція и Германія и всѣ страны, и у рабочихъ у всѣхъ одинъ интересъ, и когда мы достанемъ его, то намъ тогда ничего уже не надо и не будемъ кровь проливать на войнахъ, на тюрьмахъ, на эшафотахъ. И что каждый человѣкъ долженъ жить своимъ трудомъ, своимъ средствомъ, своими мыслями.

Напримѣръ, война. Я иду на войну. Кого бить, я его раньше не зналъ и не видалъ, кого я бью; онъ такой же бѣднякъ, какъ и я. Напримѣръ, зачѣмъ весь пролетаріатъ долженъ проливать свою кровь для двухъ элементовъ, буржуазіи

и бурократіи; буржуазіи, потому ей нужно рынки, бурократіи, потому ей нужно свое финансовое положеніе.