Томъ пятый. Американскіе разсказы

Но я думаю вотъ что. Есть въ Бѣлицѣ подъ Гомелемъ старый еврей, Шаме Кичъ, музыкантъ скрипачъ, ходитъ изъ дома въ домъ и въ скрипку играетъ. Онъ собираетъ въ свой домъ разныхъ, кто слѣпой или хромой, иди паршивый, или кому ночевать нѣту гдѣ, и они живутъ. — Когда есть чего, они ѣдятъ, а когда нечего; имъ Шаме въ скрипку играетъ. То я себѣ думаю, развѣ у людей бываетъ только тѣло больное, — съ душою бываетъ еще хуже. Низкія мысли, съ позволенія сказать, хуже паршей. Потому я хотѣлъ бы собирать, какъ Шаме, но только не большихъ, а дѣтей, такихъ, знаете, брошенныхъ, которыя по улицамъ бѣгаютъ и кражи крадутъ, которыхъ называютъ потерянныя, которыхъ никому не жалко. Потому что мнѣ ихъ жалко, я самъ такъ бѣгалъ. Конечно, я не смогу играть имъ на скрипку, какъ Шаме, но я буду говорить имъ слово, что надо на свѣтѣ жить такъ и такъ, для добраго, а не для злого. И буду выручать мальчиковъ изъ арестнаго дома и говорить имъ: — «Оставьте крадежъ. Не обижайте другихъ людей, чтобы и они васъ не обижали». — Какъ вы думаете, можно чего-нибудь достигнуть? — спросилъ Гайскій съ озабоченнымъ видомъ.

— Конечно, — можно, подтвердилъ я безъ особой увѣренности;.

Мнѣ внезапно показалось сомнительнымъ, что этотъ мрачный, рѣшительный, безпокойный человѣкъ пойдетъ въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи по такому спокойному пути. Ибо наше время не благопріятно для идилій и скорѣе способно сдѣлать больными здоровыя души, чѣмъ оздоровить больныя. Въ мѣстечкѣ Бѣлицѣ, во время погрома, недужнымъ паціентамъ стараго уличнаго музыканта пришлось искать спасенія въ бѣгствѣ. Мнѣ было легче представить себѣ подвижную фигуру Гайскаго впереди какого-нибудь ночного патруля, чѣмъ во главѣ убѣжища для безпріютныхъ уличныхъ дѣтей.

IV. Пейсахъ Нейкинъ

Это былъ тоненькій мальчикъ, съ блѣднымъ лицомъ и большими голубыми глазами. Вся фигура его была хрупкая, какъ у дѣвочки. Ему было девятнадцать лѣтъ. Двигался онъ плавно и какъ-то неслышно, говорилъ тихо, почти шопотомъ. Быть можетъ, впрочемъ, на этотъ шопотъ повліяли тяжелые побои, вынесенные имъ во время ареста. Особенно на нѣкоторомъ разстояніи, Нейкинъ казался слабымъ, измученнымъ, надломленнымъ, какъ тростинка. Но при непосредственномъ разговорѣ впечатлѣніе измѣнялось. Большіе глаза Нейкина бросали искры и сіяли лучистымъ свѣтомъ, голосъ его звучалъ довѣрчиво и проникновенно, и во всемъ существѣ его было что-то привлекательное, почти магнетическое. Онъ уже не казался такимъ слабымъ, въ немъ проявлялась какая-то скрытая упругость, способная выдержать очень значительное давленіе.

Нейкинъ обвинялся по тяжкой статьѣ, ибо былъ арестованъ «съ оружіемъ въ рукахъ». Онъ просидѣлъ въ тюрьмѣ вмѣстѣ съ десятью другими столь же тяжкими преступниками почти до окончанія процесса, около шестнадцати мѣсяцевъ.

По поводу этого оружія предсѣдатель особаго присутствія спросилъ Нейкина:

— Скажите, подсудимый, зачѣмъ вы держали кистень въ рукавѣ?

Нейкинъ немного помолчалъ. — Говорить всю правду? — спросилъ онъ, наконецъ, своимъ тихимъ голосомъ.

Система защиты большей части подсудимыхъ состояла въ томъ, что они доказывали свое alibi и непричастность къ самооборонѣ. Почти всѣ они были арестованы совершенно наугадъ, и многіе дѣйствительно не имѣли отношенія къ дерзкой попыткѣ гомельской молодежи защитить еврейскіе дома отъ погрома.

— Конечно, говорите правду! — подтвердилъ предсѣдатель.

— Послѣ Кишиневской бойни, — тихо сказалъ Нейкинъ, — я рѣшилъ, что не дамъ зарѣзать себя такъ позорно и беззащитно, и потому я вооружился.

Относительно ареста Нейкина свидѣтель Вейсбандъ, помощникъ начальника вольной пожарной команды, далъ на судѣ слѣдующее характерное показаніе:

— Когда мы поѣхали съ вокзала, я и мой пріятель, офицеръ Зеленчиковъ, жандармскій ротмистръ крикнулъ намъ вслѣдъ — «Передайте, пожалуйста, полицеймейстеру, чтобы побольше жидовъ арестовывали!» — Но я сказалъ Зеленчикову: — «Неужели ты, Вася, пойдешь передавать полицеймейстеру?» Потомъ стали проѣзжать; видимъ, два солдата арестовали молодого еврея. Я опять сказалъ: «Вася, спаси этого человѣка!», потому что его били очень немилосердно. Онъ соскочилъ, отнялъ.

— Не бейте, — говоритъ, — такимъ боемъ нельзя бить!

— А видѣли вы оружіе, отнятое у этого еврея? — громко спросилъ прокуроръ.

— Какое же это оружіе, — сказалъ Вейсбандъ, — какая-то дѣтская игрушка…

Этимъ непочтительнымъ именемъ онъ окрестилъ вышеупомянутый кистень. Мнѣ тоже случилось видѣть нѣсколько такихъ кистеней, или, какъ ихъ называютъ въ Гомелѣ, еврейскихъ нагаекъ. Среди вещественныхъ доказательствъ фигурировалъ цѣлый ящикъ такихъ своеобразныхъ орудій. Ежедневно поступали все новые образцы, якобы находимые на задворкахъ еврейскихъ домовъ. Въ судѣ возникло даже предположеніе, что это новое вооруженіе фабрикуется ad hoc и представляется въ доказательство расторопности и для полученія награды.