Тонкий лед

— Не всегда, конечно. До того я воевал, и много. — На фьорд он больше не смотрел, перевел взгляд на свои перчатки, хорошие, из оленьей кожи. — Всякое видел, как ты понимаешь… И монастырь… я туда добровольно ушел. Нет, не могу об этом говорить, — он покачал головой. — Мне еще подумать об этом нужно. Просто дело не в том, что выходцам из монастырей нельзя ничем владеть, а в том, что здесь. — Он выпрямился и приложил ладонь к груди. — Когда нет согласия с собственным сердцем, сложно понять, как поступить правильно.

— Это из-за твоей силы? — спросила Альвдис прямо.

Мейнард помолчал, потом вздохнул:

— И что ты видела?

— Видела, как ты ее отпустил. Еще водоворот и крылья. Я почти ничего не поняла, но даже мне ясно, что твой дар очень велик. А ты его спрятал. — Она опасалась спрашивать напрямую, почему, вдруг он опять закроется — и ничего не вытянешь…

— Значит, ты не только лекарка, но и зрячая. Умеешь видеть дар других.

— Такой мощный, как у тебя, немудрено разглядеть. Хотя до сих пор ты хорошо его прятал. И сейчас скрываешь.

— Поверь мне, были причины. — И стало понятно, что больше он ничего пока не скажет.

Альвдис решилась. Она протянула руку и положила ее поверх руки Мейнарда, и франк обернулся к девушке, прищурившись.

— Если я могу чем-то помочь тебе, — выговорила она, опасаясь растерять решимость, — то скажи.

Мейнард накрыл ее руку своей.

— Мне никогда не отблагодарить тебя за то, что ты сделал. Есть вещи хуже гибели, и Хродвальд собирался совершить одну из них. Знаешь, что говорят о девушках, которых похищают нетерпеливые воины? Эти девушки становятся наложницами, и им никогда не восстановить свое доброе имя, даже если они не виноваты в том, что произошло. Таковы законы. И я буду благодарить тебя до конца дней своих, и повторяю: если тебе понадобится моя помощь, можешь сказать лишь одно слово…

— Ты очень добра, Альвдис. Добрее тебя я не встречал никого. И светлее. Знаешь, как нам говорят в наших грубых саксонских монастырях? Господь есть любовь, Господь есть свет… и мы экономим свечи, боясь слишком сильно осветить приют Господа. Может, и прав был прижимистый аколит (Церковнослужитель-мирянин в Римско-католической церкви, который выполняет определенное литургическое служение. В обязанности аколита входит зажжение и ношение свечей, подготовка хлеба и вина для евхаристического освящения, а также ряд других функций. — Прим. автора), когда бегал и задувал свечи сразу после мессы. Истинный приют Бог находит в душе и сердце, и там Его свет. Так? Так, скажи мне, язычница?

— Я не знаю, — прошептала Альвдис.

Она не понимала, о чем он говорит, и голова у нее плыла от прикосновения Мейнарда — пусть сквозь толстую кожу, сквозь перчатку, но Альвдис прикасалась к нему, а он ее руку не отпускал. Девушке хотелось почувствовать, как бьется его сердце, только для этого совсем уж черту нужно было переступить. Смеет ли она?

Женщины северян горды и часто выбирают мужей сами; этого она не может выбрать, потому что он уже дал обет своей церкви. И если нарушит его, какая кара ожидает Мейнарда… их обоих? Альвдис знала, что такое гнев богов. Ей не хотелось проверять. И еще меньше хотелось, чтобы на Мейнарда гневался его Бог.

— Вот и ты не знаешь, — печально улыбнулся Мейнард, так и не дождавшись от нее других слов. — Никто не знает. Нет ответа. Но, может, я его найду. Мне нужно время, чтобы это выяснить. А пока я отправлюсь и посмотрю, чем же пожаловал меня твой отец. — И выпустил ее руку.

— Он дал тебе заслуженную награду, — возразила Альвдис, досадуя, что прикосновение закончилось. — Ты ведь и правда подвиг совершил. Сайф грозится, что сложит об этом песню, длинную, как северная ночь, и станет петь ее каждый раз, как тебя видит.

— Сайф не поэт, и слава Господу, — пробормотал Мейнард. — И кстати, ты знаешь, что он поедет со мной?

Вот это было неожиданностью.

— Он оставит Флаам?!

— Да, я спросил его, не хочет ли он помочь мне с моими новыми владениями, и Сайф дал согласие. Твой отец освободит его, конечно, как давно полагалось, но я ещё и денег сверху дам, благо они у меня вдруг имеются. — Он потер заросший щетиной подбородок. — И тех монахов, что со мною были, тоже выкуплю, не сейчас, так потом.

— Освободишь их?

— Как они того пожелают. В моем доме рабов не будет, не привык я к такому, а уж с вашими земледельцами как-нибудь договорюсь.

— Ты был воином и владел землей. Да?

— Когда-то, — не стал отрицать Мейнард. — Та еще была земля… беспокойная чрезвычайно. Да черт бы с нею, давно ее у меня нет. Что ты смотришь грустно, госпожа… Альвдис? Огорчилась?

— Ты уедешь, и Сайф уедет. Кто же будет рассказывать нам сказки? — печально улыбнулась она, стараясь скрыть, насколько на самом деле огорчена.