Тонкий лед

Сайф, который до сих пор молчал и прислушивался к разговору, заметил:

— Ты один из самых милосердных людей, каких я знаю, Мейнард.

— Потому что знаешь меня мало. Погоди, друг мой, дай мне осмотреться. Мне надо поразмыслить, а лучшего способа для того, чем работа, я не знаю. Пока я остаюсь здесь, коль уж Господь от меня этого захотел.

— И рясу снова наденешь? — ужаснулся Сайф.

— Не надену, холодно в ней… Чего ты смеешься?

— Смеюсь, потому что за тебя радуюсь.

— Тогда возражать не стану. Радость мне нравится больше, чем горе.

Эгиль и его дружинники задержались ещё на несколько дней, а потом уехали: начинались обильные снегопады, и как бы дорогу к Флааму не завалило сугробами выше человеческого роста. Подобное случалось редко, путь шел так, что ветра сдували снег, но воинам хотелось домой, под бок к женам. Да и смысла оставаться в Хьёрте уже не имелось, местные за несколько дней привыкли к Мейнарду и беспрекословно ему подчинялись.

Оставшись один, франк принялся за дело — доскональное изучение собственных владений. Целыми днями Мейнард бродил по Хьёрту, его видели то у конюшен, то у амбаров, то и вовсе на берегу фьорда, хотя делать там в снегопад было решительно нечего. Мейнард поговорил, кажется, со всеми жителями деревни, даже дети, преодолевая робость, подходили к новому хозяину и спрашивали его о чем-то, и он никого не гнал и всем отвечал. Мейнард сдержал свое слово, разобрав сразу же несколько застарелых споров, причем хорошо и по справедливости — такой, как ее понимали в этих местах. Не зря Альвдис и Сайф столько ему рассказывали, не зря он прислушивался к разговорам в длинном зале, пока жил во Флааме. Все это теперь пригодилось. И он продолжал слушать, что ему говорят, отделяя зерна от плевел и стараясь понять людей, которые жили по иным законам, чем в стране, где он родился.

В Хьёрте опасались немного, что чужак-христианин сейчас примется насаждать здесь свою веру и немедля велит всем молиться незнакомому Богу, однако Мейнард ничего подобного не сделал. Он попросил старичка-жреца сводить его в священную рощу, посмотрел, распорядился подновить деревянные статуи в маленьком храме и больше о богах не заговаривал. В рабском доме Флаама имелось распятие, перед которым молились христиане; здесь Мейнард сам сколотил грубый деревянный крест и повесил на стене в своей спальне, однако, хотя и преклонял колена перед ним время от времени, молитвы по-прежнему не шли на ум, хотя слова помнились. Они были словно ворох сухих листьев, лежали безжизненно, и никакая сила не могла возвратить их обратно на ветви деревьев. Оставалось надеяться, что придет новая весна.

А пока обнаружилось, что Хродвальд не сильно-то занимался делами Хьёрта, предпочитая походы да пирушки; впрочем, для самостоятельных, ко всему привыкших крестьян это не было большой проблемой. Так что совсем уж в упадке поселение не находилось, и тем не менее, тут нашлась работа. Корабли вытащили на берег, кое-что подлатали в них и оставили в сараях до весны, когда нужно будет добавить в обшивку свежей смолы и залатать те прорехи, что сейчас не увидели; пока женщины подшивали паруса, а для кнорра пришлось и вовсе делать новый. Мейнард заглянул в тщательно запертую кладовую, где Хродвальд хранил награбленное, и обнаружил там множество интересных вещей — и бронзовые накладки с книг, и сами книги, в основном священные, и церковную утварь, и даже дорогие восковые свечи. Имущество христианской церкви франк отложил в сторону, пока еще не зная, что станет с ним делать, но не желая использовать для торговли или обмена; а вот все остальное счел возможным сохранить и позже пустить в дело. Судя по разнообразию в кладовой, Хродвальд повидал много земель, может, что-то выменял или купил — но встречались здесь и украшения из разных стран, и драгоценные камни, и оружие, и ларцы, украшенные янтарем, и даже различные мази и притирания. Мейнард кликнул Ведис, главную над женщинами тут, и с ее помощью разобрал кладовую, что-то отдал на хозяйство, а что-то отложил до весны и приезда купцов.