Тонкий лед

Еще он был рад, что сообразил попросить Флавьена и Ашиля никому не говорить на франкском корабле о том, что женится. Конечно, сейчас его бывшие солдаты, что остались в Хьёрте и едут теперь на кнорре, знают, но не знает отец Жакоб — а потому есть шанс уговорить короля и уехать из его владений раньше, чем святые отцы сообразят, что следует ловить новоявленного язычника. Впрочем, за полгода жизни в Аурланде Мейнард так отвык от христианских ценностей, так легко почувствовал другие, которые и были ему сейчас нужны, что не задумывался о неприятностях с клириками всерьез. Лучше пусть помолятся, чтоб война прекратилась; а за себя и жену он постоять сумеет. Если только сунутся, Мейнард не постесняется дать волю своей силе.

Альвдис как могла отвлекала мужа от мрачных мыслей, ходивших по кругу. Глядя на свою жену, закрывшую волосы покрывалом, веселую, в простом дорожном платье, Мейнард не мог сдержать улыбки и не верил своему счастью. Каждое утро, день и вечер он находил время, чтобы поблагодарить богов за то, что Альвдис теперь с ним. Она была словно живительный бальзам, пролитый на рану, и теперь Мейнард вновь чувствовал себя болезненно живым и настоящим — но это было хорошо. Он такого и хотел.

Ему нравилось, как она восхищается тем, что видит (Бейнир брал детей в поездки по фьорду, однако не слишком далеко, и сейчас Альвдис словно заново открывала для себя Аурланд), как болтает с воинами, как молча сидит на носу и наблюдает за полетом птиц. Ночевали все на палубе, так как трюмы были до отказа забиты товарами, и нужно было присматривать за лошадьми. Для животных соорудили специальный загон в центре кнорра, и флегматичные лошадки, чье спокойствие не могло поколебать никакое морское путешествие, жевали овес и естественным путем производили кучи навоза, который дружинники, ругаясь, вышвыривали за борт. Практичный Рэв сетовал, что столько хорошего навозу пропадает, а Сайф глубокомысленно отмечал, что навозу никогда не бывает мало — вот возвратятся в Хьёрт, и хватит на всех!

Сарацин также решил отправиться в путешествие, заявив, что ни за какие сокровища мира не упустит шанс повидать Людовика Немецкого. От замечания Мейнарда, что неизвестного мусульманина к королю могут и близко не подпустить, Сайф лишь отмахнулся.

— Не подпустят, так погляжу издалека. Это ведь один из величайших христианских королей мира. Как жаль, что его отец, прозванный Благочестивым, уже оставил этот мир. Вот о ком я слыхал, что он добр и прост, как и подобает истинному верующему и великодушному человеку…

— Иногда такое великодушие правителям не помогает, а лишь мешает. Временами требуется принимать грязные решения, выбирать меньшее из двух зол. Я видел, как доброта обрекает людей на гибель. Не все так однозначно, друг мой.

— Потому ты предпочитаешь убивать лишь когда необходимо, когда уверен? — уточнил догадливый сарацин. — Что же, это я понимаю. Если твой король таков же, мне ещё интересней увидеть его.

Мейнард был рад его присутствию, хотя и думал иногда, что Сайф, быть может, воспользуется шансом и вернется на родину. Все-таки он скучал по своим землям, по единоверцам, и никогда не отрекался от Аллаха, и молился пять раз в день, стоя лицом на восток, как полагается. Может, Сайф ещё попросит Мейнарда отпустить его — и тот не станет противиться. Кто он такой, чтобы удерживать людей подле себя, особенно людей свободных, не связанных ничем, кроме их собственной доброй воли? Мейнард не желал поступать так, как Людовик сейчас обходился с ним самим.

Май выдался роскошным, как нельзя лучше подходящим для путешествия. Когда вышли из Аурландсфьорда в Северное море, Альвдис дар речи потеряла от красоты. Мейнард видел море не впервые, и путешествовал по нему тоже не в первый раз, однако снова поразился его красоте и силе. Чайки реяли над свинцовыми волнами, украшенными белыми бурунами, словно плащи — мехом горностая; высокие норвежские берега поднимались к синему небу, и вдалеке горы показывали вершины, с которых еще не сошел снег. Иногда он так и лежал там все лето.