Тонкий лед

Вечерами молодожены укрывались одним одеялом, смотрели вверх, на крупные звезды, напоминавшие деловитых шмелей (разве что звезды не перепархивали с цветка на цветок), и разговаривали. Мейнард рассказывал о своей жизни под Парижем, об отце, который научил его всему; мать он, как и Альвдис, помнил плохо — и наконец узнал, почему и как Бейнир привел в дом Даллу. Альвдис, может, и повидала за свою недлинную ещё жизнь гораздо меньше, чем Мейнард, но отличалась при этом потрясающей наблюдательностью и была любопытна, как белка. Она запоминала все, что Мейнард рассказывал, требуя новых и новых подробностей, заставляя его учить ее франкскому языку, и уже начала говорить на нем, а понимала и вовсе сносно. Альвдис все было интересно — кнорр, море, Фрисландия, куда шел корабль, и то, что происходит нынче в землях франков. Благодаря ей Мейнард, вначале неохотно слушавший новости с родины, так как не желал иметь с ними ничего общего, узнал, что же происходило, пока он находился в монастыре. Флавьен говорил с удовольствием, перемежая свои рассказы о деяниях королей войсковыми байками, чем веселил не только Альвдис, но и всех северян. И Мейнард любовался женой в такие моменты: она сидела, подавшись вперед, жадно слушала, задавала тысячи вопросов — и раскрывалась для него, словно цветок. Раньше Альвдис все-таки держалась слегка отстраненно, как велели обычаи, да и сомневалась она до последнего, что чужак на ней женится — больно уж дело неслыханное. А теперь, когда брак скреплен не только перед богами, но и на ложе, Альвдис преобразилась.

«Как странно, — думал Мейнард, — я раньше полагал, что, взяв девушку в жены, надену на нее кандалы, обрекая на жизнь со мной. А получилось, что ту, которую я полюбил, я сделал свободной».

Корабль шел уже мимо датских берегов, и тут попадались разные суда, в том числе, и «драконы». Дальновидный Рэв посоветовал Мейнарду, если ими заинтересуются, поминать Бейнира Мохнатого и ни о чем не беспокоиться; однако никто не решился грабить одиноко плывущий кнорр. Альвдис разглядывала берег, то удалявшийся, то приближавшийся, паруса на горизонте, их собственный полосатый парус, надувшийся под ветром. Боги явно благоволили этой поездке: ветер шел хороший, и даже не всегда требовалось помогать кораблю веслами. Пересечь еще кусок Северного моря — и покажутся немецкие земли.

— Ну, не скажу, что там живут наши близкие родичи, скорее, они вам родня, — заметил Мейнард, когда однажды вечером Альвдис, забравшись к нему под одеяло, попросила рассказать о местности, куда плывут. — Мы с ними воевали раньше, да и сейчас не всегда между нами мир. Карл Великий их земли сделал франкскими, но гордость не усмирил. Я не совсем понимаю их язык, на наш он не похож. Впрочем, я встречал фризов и в немецких землях, и в английских; держатся они обособленно, чтят свой род и торгуют с теми, кто расположен торговать.

— Они христиане?

— Еще не все, но многие. В их землях проповедовал святой Виллиброрд, мы его зовем «апостолом фризов». — Альвдис переспросила, что такое «апостол», и Мейнард объяснил. — Виллиброрду фризы чем-то приглянулись — вот уж не знаю, чем, весьма себе на уме народ. Он сам из Нортумбрии был, в детстве его отдали на воспитание бенедиктинцам, а затем он сделался миссионером… как твой знакомый старик-проповедник.

— Учил христианству?

— Да, учил принимать церковь. Причем страха не знал. Представь, что к твоему отцу бы такой пришел — говорит сам, что епископ, что послал его Святой Престол, и что всем язычникам немедля надо уверовать в Иисуса Христа как в Господа своего. Что б твой отец с ним сделал?

Альвдис подумала.

— Скорее всего, лишил бы жизни, чтобы другие такие же не появлялись.

— Вот и я так полагаю. А Виллиброрд отправился проповедовать к самому Радбоду — ты про него, конечно, не слыхала, а это был самый свирепый во Фризии вождь. И хотя христианство он так и не принял, Виллиброрда отпустил, потрясенный его верой и смелостью. Это чувство не помешало ему потом разорять основанные Виллибрордом монастыри.

— Это недавно было?

— О, больше ста лет назад. Сейчас фризы в основном все-таки христиане, хотя остались и язычники… как мы.

Ей нравилось, что Мейнард это произносил. Словно это был их заговор, небольшая тайна на двоих.

Альвдис нравилось быть заговорщицей.