Топоры и стрелы

Бекет не стал дожидаться и проверять, пугает его король или же собирается подвергнуть неласковой процедуре по всем правилам. В тот же вечер он переоделся в монашескую рясу и пустился в бега. Архиепископ добрался до Фландрии, а оттуда отправился в Париж.

Французский король Людовик Седьмой пребывал в крайне натянутых отношениях с Генрихом и отдал в распоряжение «политэмигранта» целое аббатство. Папа римский, узнав обо всем, такое решение одобрил. Мнение о Генрихе у него было самое плохое.

Вскоре Бекет, читая проповедь в одном из французских соборов, громогласно предал анафеме всех персон, подписавших Кларендонское уложение, и мирян, и церковных иерархов. Он довольно прозрачно намекнул, что проделает то же самое и с королем, после чего отбыл в Рим, где принялся интриговать против Генриха.

Помирить противников постарался французский король Людовик, решивший наладить хорошие отношения с Англией. Эти страны успели к тому времени повоевать между собой. Он и Генрих договорились дружить и поженить детей.

Через шесть лет, прошедших с момента бегства, Бекет вернулся в Англию и кое-как договорился с королем о разграничении полномочий. Наступил зыбкий, непрочный мир.

Нарушил его сам Бекет. По Англии ползли упорные слухи о том, что папа римский намерен по наущению архиепископа не только отлучить Генриха от церкви, но и наложить на Англию интердикт.

Надо сказать, что этот самый интердикт – вещь суровая. В случае его объявления священники по всей стране переставали совершать богослужения, венчать, отпевать умерших, исповедовать и давать отпущение грехов, завешивали колокола черным крепом, и они больше не звонили. Государство, подвергшееся интердикту, и его народ полностью выпадали из религиозной жизни, что приводило людей в ужас. Несколько раз папы использовали его в качестве безотказного оружия. Короли этих стран, в чем-то пошедшие против понтифика, всегда вынуждены были смириться.

Генрих принял эту угрозу всерьез и сделал все, что в этих условиях смог. Он короновал сына, Генриха-младшего, на которого никакой интердикт не распространялся. В случае если бы самодержец лишился трона, законный преемник у него имелся.

Коронации в Англии всегда проводил архиепископ Кентерберийский, но король, уже не полагавшийся на Бекета решительно ни в чем, поручил руководить церемонией архиепископу Йоркскому. Бекет разозлился не на шутку, усмотрел в этом серьезное ущемление своих прав. Он уговорил папу приостановить полномочия архиепископа Йоркского, а всех епископов, участвовавших в коронации, своей волей отлучил от церкви, на что имел полное право.

Под горячую руку отлучение досталось и мирянам, недоброжелателю Бекета, лихому рыцарю Ранульфу де Броку и еще нескольким дворянам. Де Брок при свидетелях обещал самолично зарезать Томаса, но ограничился словесными угрозами.

Бекет видел, что его дела идут не лучшим образом, и сделал несколько отчаянных попыток завоевать себе сторонников. Все они провалились. Дворянство было настроено к архиепископу крайне недоброжелательно, прежде всего из-за отлучений и анафем, обрушенных на них.

По той же причине весьма настороженно держались архиепископы и епископы. Бекет стал абсолютно непредсказуемым. Было решительно невозможно предугадать, на кого в очередной раз обрушится дубина отлучения и анафемы. У иерархов имелись все основания полагать, что она может проломить голову любого из них.

Простой народ как-то не спешил хватать вилы и топоры и бунтовать против короля. Бекет устраивал обеды для лондонских нищих, те ели и пили с удовольствием, но поднимать мятеж тоже не спешили. «Безденежным донам не хотелось драться, им хотелось выпить и закусить».

Отлученные епископы отправились в Нормандию, где тогда находился Генрих, и стали ему жаловаться на свою горькую участь.

Король, считавший войну между ним и Бекетом оконченной, пришел в ярость и произнес на публике гневную тираду:

– Как! Человек, который ел мой хлеб, смеет идти против меня! Тот, кого я осыпал милостями, смеет оскорблять короля и весь его род! Тот, кто когда-то прибыл ко двору на хромой кобыле с плащом вместо седла, сидит теперь на архиепископском престоле, и никому до этого дела нет? Малодушные бездельники! Каких же трусов я взрастил при своем дворе, что им и в голову не приходит исполнить долг по отношению к своему государю! Неужели никто так и не избавит меня от этого худородного попишки?

Эти самые трусы смущенно опускали глаза, переминались с ноги на ногу. Они были детьми своего времени и отлучения с анафемой крайне опасались.

Однако нашлись четверо решительных рыцарей, принявших королевские слова как руководство к действию. История прилежно сохранила нам их имена: Уильям Траси, Гуго де Морвиль, Ричард Бритон и Реджинальд Фиц-Урс. Приставка «Фиц» к фамилии давалась незаконным королевским отпрыскам и переходила по наследству к их потомкам, так что этот сэр Реджинальд был не простых кровей.