Топоры и стрелы

Иоанн в очередной раз поссорился с баронами из-за тех самых налогов, которые собирался с них взимать. Платить они решительно не хотели и взбунтовались. Агитацию, надо сказать, эти люди вели довольно искусно, представляли дело так, будто хотят облегчить налоговый гнет не только для себя, любимых, но для всего многострадального английского народа, чьими горестями прониклись настолько, что кушать не могут.

Эти их заявления имели успех. Ничто так не нравится электорату, как лозунги насчет снижения налогов, а то и отмены иных. На сторону баронов перешли и горожане, и церковь, которой тоже не хотелось платить налоги со своих немаленьких владений. Чтобы не выглядеть вульгарными бунтовщиками, бароны назвали себя и своих сторонников Воинством Господа и Его Святой Церкви. Так оно было гораздо красивше и несло могучий идеологический заряд.

В конце концов белоленточное… тьфу ты, черт! – баронское движение набрало силу. А с королем остались всего семь самых преданных рыцарей, с которыми он и сидел, весь из себя печальный, в каком-то домишке в Лондоне и прекрасно понимал, что сопротивление бесполезно. 15 июня 1215 г. – крайне почитаемая в британской истории дата – король и бароны встретились на живописном лугу Раннимид, на берегу Темзы, неподалеку от Виндзора. Там Иоанн и подписал Великую хартию вольностей.

Почитатели старинных британских свобод, долженствующих служить примером для нас, сирых и лапотных, саму Великую хартию никогда не читали. Я не встречал ни одного либерального интеллигента, который бы ее читал, хотя найти текст на русском языке особого труда не составляет.

Сей исторический документ во первых своих строках содержит то, что, чуточку перефразируя Оруэлла, можно изложить очень просто: «Все люди равны, но бароны равнее других». За баронами признаются немалые права и привилегии, и уж никаких там налогов! В случае, если король нарушит это соглашение, сто самых знатных и богатых баронов имеют законное право объявить ему войну, разумеется, в рамках борьбы за свободу, права человека и демократию.

Далее в этом документе речь идет о нешуточных привилегиях церкви не как религиозного института или духовного пастыря, а как земельного собственника и владельца немаленькой недвижимости. Вслед за этим говорится о привилегиях горожан, точнее, узкой прослойки городских олигархов, богатейших купцов и глав ремесленных цехов.

И только в конце имеется параграф, гласящий, что ни один свободный человек не может быть заключен в тюрьму и лишен своего имущества иначе как по приговору суда. Позже было добавлено: «состоящего из двенадцати человек его сословия».

Именно этот параграф приводит в экстаз наших либералов. Что поделать, интеллигенция такого рода обычно историческими знаниями не отягощена.

Хитрость тут прячется в словах «свободный человек», которые такие вот наши либералы обычно проскакивают с разгону, не задумываясь о тех средневековых реалиях, которые за ними кроются. Меж тем суровая реальность такова. Если не считать благородное сословие, то людей, подпадающих под определение «свободный человек», то есть не связанный никакими вассальными или крепостными обязательствами, в Англии было очень мало.

Благодаря скрупулезности Вильгельма Завоевателя мы можем точно определить их число, пользуясь Книгой Страшного суда. Горожан в тогдашней Англии было всего пять процентов, и некоторые из них, связанные теми или иными обязательствами, под понятие «свободный человек» опять-таки не подпадали. Свободных крестьян – двенадцать процентов. Конечно, между составлением Книги и подписанием Хартии прошло тридцать лет, но цифры за этот период изменились ненамного. Прирост населения в то время был невелик. Вот и выходит, что свободы, гарантированные Хартией, при самых оптимистических подсчетах охватывают процентов двадцать населения. Выглядят они довольно куцыми, не для всех, а для немногих.

Вдобавок довольно быстро манифест вольностей и прав человека оказался совершенно забытым. Именно так дело и обстояло. Как надежнейшего свидетеля я вновь привлеку Уинстона Черчилля. Согласитесь, во всем, что касается английской истории, ему с горы виднее. О Хартии сэр Уинстон писал отнюдь не восторженно. Точнее, не восторженно вовсе. Итак…