Бадма и не обращал. Он понимал, что русский Бог на вероисповедание не смотрит, и будь ты хоть трижды Владыкой Неба — припашет работать на благо Родины. И не только христиан, а и чукчей начнёшь защищать от неведомого царя Салтана.
— Овцы и кони сыты, коровы дают белую пищу по доброте твоей и твоих детей, о Великий, — неторопливо, как предписывали обычаи, ответил Бадма и добавил: — Воины храбры, броня крепка и танки наши быстры.
— Крепка, говоришь? — Эсэге-Малан с сомнением посмотрел на прожжённый комбинезон танкиста.
— Правду он говорит, старый, — голос вошедшей в юрту бабушки Манзан-Гурмэ отвлёк патриарха от дальнейших вопросов. — Злые духи сгубили экипаж машины боевой.
— Из наших кто? Убью ханзохынов!
— Не ругайся, людей бы постыдился. И пьёшь с утра.
— У нас всегда утро.
— Тем более. А воина обратно отправь, ему только через семьдесят лет мало-мало помирать. Угробил немецка шулмус хорошего человека, нохоой. Возвращай немедленно на землю, пусть живёт.
— Погоди, жена, не торопись. У меня же отчётность.
— А у него приказ. Забыл, что Яса говорит? А Николе-бурхану сообщишь об ошибке.
— Ага, и опять, как в прошлом году, переходящее Красное Знамя не получим. Кимереть по шести показателям впереди идёт.
— Нечистого духа, которому Гудериан душу продал, предъявишь. Его Ехэ-шубуун поймал. И съел.
— Так чего тогда предъявлять?
— Так не сегодня же? А завтра будет. Тот же самый хуухэ шубуун шаазгай, только сильно бывший в употреблении, однако. У Николы микроскоп есть?
— У Николы всё есть, — кивнул Эсэге-Малан. — Шаргай, пусть Великий Орёл отнесёт воина обратно.
— И танк, — попросил повеселевший Бадма.
— Танк нельзя, он на профилактике. Завтра переправим.
— А мехвода моего?
— Может, тебе ещё взвод добрых тенгриев? И не торгуйся с Владыкой небес!
Божественная Бабушка наклонилась и что-то прошептала мужу на ухо.
— Ладно, тоже завтра. Только учти — инструмент ему не отдадим, пусть своим обходится.
Бадма вспомнил командира ремонтного батальона старшего лейтенанта Рабиновича, с благоговейным ужасом отзывавшегося о предусмотрительной запасливости Адама Мосьцицкого, и улыбнулся:
— Хорошо, о Великий.
— Вот и договорились. Ехэ-шубуун! — раздался хищный клёкот, и в распахнутую дверь золотой юрты просунулась громадная голова Великого Орла. — Отнеси его обратно. И осторожнее, по дороге не помни. Прощай, воин, мы ещё обязательно встретимся. Только сам сюда не торопись.
— А танк? — напомнил Бадма. — У меня приказ.
— Да, — поддержал Шаргай-нойон, — без боевого коня никак.
— Эсэге-Малан посмотрел на орла:
— Ехэ, поможешь? А я тебе разрешу в Нижнем Мире на китайские самолёты охотиться. Что? Договорились, и на английские тоже. Ну всё, летите. Хотя постой, Шаргай что-то хочет сказать.
Нойон отцепил от пояса и отдал Бадме кожаную флягу.
— Держи, пригодиться.
— Это та самая вода?
— Она, — улыбнулся небесный воин. — Раны заживляет, усталость снимет, и для мужской силы самое оно. А теперь иди, товарищ генерал.
— Я старший сержант.
— Иди-иди… И не спорь с теми, кто видит будущее.
Глава восьмая
В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.
Носили вербу, в небе ни облачка.
Он говорил нам о любви на арамейском языке,
А все решили: косит под дурачка.
Ему сказали: — "Братан, твои призывы смешны,
Не до любви, у нас программа своя.
Идёт перфоменс под названьем "Возрожденье страны".
Часть вторая. Патетическая.
Богемиен зольдатен,
Унтер-официрен,
Дойче генерален,
Нихт капитулирен.
Эх, мы к Милану подъезжали
Итальяшек побеждать.
А швейцарцев раскатали, ух,
Много сладкого едять!
Абрам Рубинштейн с опаской смотрел на готовящегося к процедуре излечения Бадму Долбаева и недоумевал. Это почему товарищи генералы, аж целых три, не остановят творящееся мракобесие? Сам он, будучи девяностопроцентным атеистом с лёгким уклоном в ортодоксальное православие, раньше относился к подобным действиям достаточно равнодушно, но когда дело дошло до экзотических процедур над командиром, заметно обеспокоился. А вдруг повредит? О том, что можно остановить начинающуюся гангрену странными манипуляциями с большой кожаной флягой и невнятным бормотанием, и речи быть не могло.