Трагедия личности

Теории не становятся вернее от того, что подгоняются под какие-либо обстоятельства, более того, это чревато пагубными последствиями, что и должно удерживать нас от поспешных теоретических выводов. Но нельзя не учитывать и тот факт, что меняющиеся исторические условия вызывают у нас пугающее чувство концептуальной неподготовленности. В конце Первой мировой войны Фрейд высказал надежду, что после кровавой бойни Эрос провозгласит свою исцеляющую и примиряющую власть. Сегодня — это смертельно отравленный Эрос, бредущий вслед за катастрофой.

Зная это, многие становятся пламенными патриотами, и это естественное право и обязанность каждого, кто начинает ощущать, что настало его время. Нас в данном случае интересует только использование понятий психоанализа применительно к политической действительности. Здесь большинство из нас чувствуют себя подавленными не только из-за апатии, которая присуща и другим профессиям, но и из-за нашего особого проникновения в природу человека. Дело в том, что условия, при которых можно проанализировать внутреннюю динамику, оказываются диаметрально противоположными тем, при которых принимаются или начинают оказывать влияние политические решения; противоположными означает в первом случае — это условия наблюдения и действия, во втором — условия самоанализа и решимости. Возможно, здесь заложен первый шаг на пути к познанию продолжающейся истории (современной истории).

Нам часто говорят, что практикующие врачи, часами выслушивающие жизнеописания, способны составить мнение о том, как исторические изменения влияют на индивидов. Мы сами удивляемся, когда потрясенные сообщениями о зловещих событиях в мире, слушаем «свободные» ассоциации наших пациентов, погруженных в психическую реальность и легко лавирующих в проблемах мирового сообщества. Не ускользнул от нас и тот факт, что только небольшое число пациентов или студентов, привыкших за многие годы к психоаналитической ситуации, возвращаются к действительности с чувством усилившегося знакомства с ней. Многие сразу оказываются перегруженными домашними делами, работой, профессиональными и гражданскими проблемами, и потому вынуждены накладывать психическую реальность на историческую. Сталкиваясь с политическими событиями, они пытаются распространить ощущения психической реальности на историческую, срывая маски, отрицая всякого рода защиту, и все это с полным пренебрежением к общепринятым устоям.

* * *

Позвольте сделать несколько заключительных замечаний относительно применения психоаналитического метода к современной истории. Как уже отмечалось, мы исходим из понимания того, что та действительность, в пределах которой психоаналитический метод может изменять человека, примерно так же далека от ситуации принятия и выполнения решения, как могут далеко друг от друга находиться обстоятельства жизни двух разных людей. Психоанализ, как клинический метод, имеет встроенный регулятор, который не позволяет ни пациенту, ни психоаналитику вносить значительные изменения без достаточной ретро- и интроспекции, с тем, чтобы и толкование, и предвидение, и предсказание основывались на исчерпывающем и достоверном анализе происшедшего. Психоанализ, таким образом, «работает» только в регулируемой обстановке, где он служит устранению невротических расстройств, восстановлению природных задатков и, возможно, освобождению гения, который знает, как принимать решения.

На мой взгляд, я объяснил, как психоаналитический метод можно применить к пониманию массового сопротивления целых народов тем изменениям, которых они жаждали, и к которым они еще не совсем готовы. Само решение, реализуя эту историческую готовность, должно стать тотальным ответом на высшее требование «времени», заключая в себе сознательные и бессознательные, личные и общественные реакции в едином взаимодействии. Такое психологическое состояние несет в себе мало положительного, а иногда даже вредит или препятствует политическому или организационному решению, о чем мы знаем благодаря тем трудностям, которые нам пришлось испытать, когда мы хотели организовать психоаналитическое обучение при условиях, отличающихся от тех, при которых мы гордились своей работой в подполье в полном смысле этого слова.

Мы теперь также имеем свою историю, и как организация, и как важный элемент западной культуры, и нас не должно удивлять то, что мы столкнулись лицом к лицу с проблемой нашей истории в то время, когда мы, вместе с другими гуманистами, подошли к необходимости изучения исторических процессов. Новые идеи, новые течения, новые страны — все они действуют так, как будто хотят сместить историю.