Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Видите ли, и человек, когда он приходит в мир, он жесток, он многого не знает, он что-то начинает понимать к старости. Отсюда: «Если бы молодость знала, и старость могла». Посмотрите, как молодость всегда жестока. А если она не жестока, то она труслива. Бывают счастливые исключения, но они редкие.

Да, христианство принесло не мир, но меч. А потом оно принесло цветущий сад, действительно. Христос же совершенно честно предупредил, что он несёт меч [Мф. 10:34]. Всякая идея, приходя в мир, начинает всегда со стадии урана-238, а потом постепенно перерождается во что-то более человеческое и эстетически прекрасное. Христианство не могло начаться с Баха. Бах — это продукт величайшей сложности. Всё всегда начинается с простоты.

«Согласны ли вы с тем, что пока есть лишние люди, которых невозможно исправить, будущее не наступит?» Нет, моя идея как раз в том, что у нас лишних нет, что лишних нет вообще, что лишними мы обычно называет тех, кто соотносит себя с «вневременными критериями», как Гусев когда-то писал.

«Бог создал только нашу вселенную или и все остальные вселенные тоже?» А я не знаю, сколько вселенных. «Почему в Библии ничего не говорится про инопланетян и другие планеты?» Говорится, наверное, но метафорическим образом. Помните, Господь Иову отвечает: «Смотри, какие у меня пустыни, звёзды».

«Если Треплев — шарж на русского декадента, а Тригорин — в некоторой степени автошарж, то кто Дорн?»

Конечно, Тригорин — не автошарж. Если вы знаете эту историю, то Тригорин — это [Игнатий] Потапенко. Нина — это Лика Мизинова. Треплев — это автопортрет чеховский, человек, ищущий новых форм. А Потапенко — это пошлый, уверенный, профессиональный беллетрист. Вот это Потапенко. Треплев — это не шарж на декадента, это чеховская мечта о декаденте.

Чехов не застрелился именно потому… Когда Лика Мизинова стала любовницей Потапенко, а потом он её бросил (она незаконнорождённую похоронила дочь в Париже), она вернулась, совершенно переродившись. Он писал: «Я прав, Лика, что держусь своего холодного ума, а не сердца, которое вы укусили». Это совершенно правильные слова, жёсткие.

Я не знаю, стоило ли воздержаться от брака с Ликой, которая его любила по-настоящему, для того, чтобы жениться на Ольге Леонардовне, которая любила Немировича-Данченко. Помните, Горький же предполагал, что последние слова Чехова были не «Ich sterbe» [«Я умираю»], а «Ишь, стерва!». Конечно, нам бы всем хотелось, чтобы он женился на чеховеде, а не на красавице Ольге Книппер-Чеховой. Я думаю, что трагедия с Ликой Мизиновой была именно в том, что он тогда от этого брака воздержался. А потом эту чайку вот так убили… Поэтому я склонен думать, что Треплев — это мечта о несостоявшемся самоубийстве. Он отдал его герою, чтобы избежать его в реальности.

«Что вы можете рассказать о творчестве Николая Рубцова?»

Николай Рубцов мне представляется поэтом очень одарённым. Я не разделяю довольно распространённого к нему подхода, как к поэту насквозь вторичному, эпигону Есенина, эпигону Фета. Нет, у него были стихи блистательные. У него было очень много плохих стихов, очень много пошлости, но дело в том, что эти его романсовые интонации… Понимаете, я бы не был к ним так пренебрежителен, потому что и у Блока есть романсовые интонации. Как-то это за сердце трогает. И песня Дулова про мокрые поля трогала меня всегда («Усталые матросы поторапливали нас…»), и «Тихая моя родина» («Ивы, река, соловьи…») — это очень сильные стихи. «Тихо ответили жители, // Тихо проехал обоз»…

Я думаю, что поэзия имеет право быть простоватой, глуповатой, музыкальной, мелодичной, наивной, даже в каком-то смысле и эпигонской. Ну, это действует.

Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в диком краю

И пришлю вам огромную куклу,

Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу лаская,

Никогда не сидела одна.

— Мама, мамочка! Кукла какая!

И мигает, и плачет она…

Это пошлость, наверное, но это пошлость всё-таки работающая и действующая. Поэзия же не обязана быть интеллектуальной в самом деле. Пушкин ещё сказал, что «поэзия должна быть глуповата» [из письма Петру Вяземскому]. В Рубцове действительно много прямой пошлятины, назовём так, но есть в нём, во-первых, удивительная самоирония. У него есть очень милые самоиронические стихи:

Стукнул по карману — не звенит!

Стукнул по другому — не слыхать!

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать…

Мне импонируют чрезвычайно его трогательные стихи:

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

Почему импонируют? В общем, сказана обычная пошлость, такая типичная, при этом ещё и конформистская («не жаль мне царской короны»), но звук, но сам этот амфибрахий пятистопный — это красиво, это тоже действует. Я же говорю, на меня и в музыке действуют иногда всякие пошлые мелодии. Я утешаюсь тем, что Шостакович сказал: «Мелодия — душа музыкального сочинения». Хотя уж как раз Шостаковича-то в избытке сентиментальности и пошлого мелодизма совсем нельзя обвинить.

Тут ещё один вопрос о Боге. Я не теолог, к сожалению.