Треть жизни мы спим

Она уснула, уронив голову на грудь, и он, в последний раз взглянув на пруд, у которого они провели столько дней, счастливых в своей простоте и обыденности, а ведь это и есть счастье, покатил ее домой, вспоминая квартиру старухи у вокзала, где они жили после побега, и тогда казалось, что ей уже почти ничего не осталось, а вот же, она прожила еще три месяца, долгих, как сама жизнь. Она лежала тогда на кровати, не в силах подняться, а он на расстеленном на полу матрасе, гадая, что же он натворил, похитив ее, и чем все это закончится. Чего я не успел в этой жизни, спросил он тогда себя, да всего не успел и ничего не попробовал, не рисковал, не играл в азартные игры, не сотворял себе кумира, в том числе из христа, не убивал, не крал, не лжесвидетельствовал, не повидал мир, не бывал в америке, азии, африке, австралии и европе, не узнал людей, не нажил врагов, не стал главой большой, или маленькой, семьи, отцом и дедом, писателем, ученым, бизнесменом, космонавтом, как мечтал в детстве, впрочем, об этом мечтали тогда все мальчишки, врачом, учителем, путевым обходчиком, бродягой, алкоголиком, лоцманом на торговом судне, мало ли кем можно было стать, но он не стал, не был женщиной, гомосексуалистом, евнухом, пастырем, верующим в бога, беженцем, убийцей, жертвой, героем, сумасшедшим, а впрочем, последнее спорно, зато каждую прожитую минуту взвесил на руке, ощутив ее тяжесть, и мог сказать, что не сыграл в этой жизни ни одной роли, оставаясь самим собой везде и во всем, а ведь мир, как известно, чертов театр, и все в нем актеры, играющие каждый день сотни ролей, но он послал всех ради воображаемой жизни в собственное удовольствие, и мало кто мог бы похвастаться тем же. Кем я только ни была, подхватывая, зашептала она тогда, сколько сыграла ролей, но свою собственную жизнь сыграть не успела, не была шаловливой малышкой, не разбивала в кровь коленки, не читала книги, не напивалась вдрызг, не спала в туалете, перебрав лишнего, не целовалась с прокуренным мальчишкой, выпившим для смелости пива, от чего и на моих губах остался бы его вкус, не сбегала из дома, не ходила на свидания, не носила под сердцем ребенка, не старела, не считала морщины, не была трудным подростком, возлюбленной, женой, матерью, женщиной в летах, седой старухой, которая чувствует себя такой старой, будто живет вечность, целую вечность, и ни дня меньше, так и останусь навсегда молодой, не успевшей устать от жизни. А теперь он катил перед собой коляску и думал, кем он только не был за последние месяцы, похитителем и грабителем, известным на всю страну преступником, о котором шумели газеты, отцом, мужем и снова отцом, известным писателем, раздававшим направо-налево автографы, женщиной, врачом, сиделкой, бродягой, а она, прожившая за три месяца всю свою жизнь, такую быструю и емкую, как либретто к балетному спектаклю, кем только не была она, шаловливой малышкой, трудным подростком, возлюбленной, женой, матерью, состарившейся женщиной, уставшей от жизни и исчерпавшей ее до дна, она разбивала к кровь коленки, которые он мазал ей зеленкой, носила под сердцем ребенка, созревала, старела, седела и покрывалась морщинками, каждые из которых о чем-то ей напоминали, и в конце концов превратилась в дряхлую старуху, чувствующую, что живет целую вечность, и ни дня меньше.

IV стадия

До поезда ему пришлось нести ее на руках, маленькую и легкую, как ребенок или старушка, она и выглядела как старушка, длинный теплый плащ, повязанный платок, истощенное тело, и руки у него тряслись от напряжения, а зажатый под мышкой портфель то и дело норовил выпасть. Прежде чем пересесть на машину, ждавшую их у железнодорожной станции, они долго ехали на электричке, чей путь из первоначального до конечного пункта длился пять часов, но мало кто проезжал его целиком, чаще люди входили на одних маленьких станциях, а через час-полтора выходили на других. Как-то так ему и представлялась теперь жизнь, едешь с человеком, делишься личными историями, пьешь пиво и грызешь орехи, сплевывая скорлупки в ладонь, а потом попутчик выходит, и какое-то время тоскливо на душе, но вот уже давно проехали станцию, на которой тот вышел, и за окном мелькают новые станции, и заходят новые пассажиры, и начинаются новые разговоры, и никто не помнит тех, кто вышел раньше, словно их и не было, а поезд все едет и едет.