Треть жизни мы спим

Главврач встретил в своем кабинете, его ровесник, нет еще шестидесяти, но уже где-то близко, с экземой, шелушившейся на лице, шее и руках, нервный, дерганый, сам немного не в себе, как это случается с врачами в таких местах, добро пожаловать, присаживайтесь, по какому вопросу. Моя жена, она ждет в коридоре, умирает, у нее четвертая стадия рака, множественные метастазы во всех органах, и она уже почти не дышит самостоятельно. Главврач выслушал спокойно, достав лист, сделал какие-то пометки, почесал шею и руки, сначала правую левой, затем левую правой, вы хотите оставить ее здесь, уточнил он, но у нас государственное учреждение и нет мест, правда, текучка большая, сами понимаете, какая тут смертность, но если вы встанете в очередь, то дождетесь ее только следующей осенью, что вам, видимо, будет уже ни к чему. Я готов устроить жену вне очереди, на коммерческих условиях, сказал он, одной рукой потерев пальцы друг о друга, перед самым носом врача, а другой погладив свой портфель, в котором уже мало что осталось. Главврач, почесавшись, отметил, что в таком случае нет вопросов, но он сразу должен уяснить, тут нет отдельных палат, а санитарок и медсестер категорически не хватает, потому как кто сюда пойдет работать, да еще и за такие копейки, но он, не дав врачу договорить, перебил его, заверив, что готов сам ухаживать за женой, если ему позволят здесь остаться, правда, у них обоих есть проблемы с документами. Да ради бога, махнул рукой главврач, сделав вид, что не расслышал про документы, нам все равно, только учтите, что здесь действуют правила психиатрической больницы, так что придется сдать ремень, шнурки и прочие предметы, с помощью которых можно наложить на себя руки, а также привыкайте к тому, что на столах не будет вилок, только ложки, но в нашей стране вилку не знали до восемнадцатого века и как-то не тужили, так что и вы справитесь. На столе врача лежала газета, раскрытая на странице с его портретом, опасный преступник и серийный маньяк, похищающий девушек, и на его лице отпечатался черный круг от кофейной чашки, но читал ли врач эту статью и, если читал, узнал ли в нем похитителя, он так и не понял.

Ее положили на каталку и привезли в приемное отделение, где измерили рост, взвесили, тридцать четыре килограмма при росте сто семьдесят, в ней совсем не осталось жизни, помыли в душевой из резинового шланга и подстригли ногти на ногах, так было положено по правилам, а он, глядя, как ее наряжают в интернатскую одежду для лежачих больных, платье-распашонку, шерстяные вязаные носки и косынку, подумал, что, наверное, должен позвонить ее родителям, в конце концов, она не его собственность, и они тоже хотят попрощаться с дочерью. Но она, словно прочитав его мысли, просипела, не вздумай никому сообщать, я хочу быть с тобой, и только с тобой, и вообще, это моя смерть и мне решать, как ее встретить, а прежде, чем переселиться в твое тело, я хочу ехать в нашем ржавом фургоне и давать представления в маленьких деревнях, пока еще есть силы, ведь даже на воображение их уже почти не осталось.

Коридоры здесь были длинными, потолки высокими, и палаты, переделанные из барских комнат, подавляли пространством, но, хотя всюду можно было заметить следы разорения и бедности, ведь ремонт здесь делали всего раз, и то пятьдесят лет назад, интернат оказался не столь уж страшным, как представлялось ему учреждение такого рода, да еще и в глубинке. На двух этажах умещались четыре отделения, два мужских и два женских, и те отделения, что были на нижних этажах, назывались милосердие-один и милосердие-два, чтобы не путаться, женское отделение для тех, кому недолго осталось, и такое же мужское. Все двери были закрыты и отпирались ключами-отмычками, которые носили в карманах сотрудники интерната, так что приходилось звать их на помощь, чтобы куда-нибудь войти или откуда-нибудь выйти, зато туалеты, ванные комнаты и палаты, наоборот, были без дверей, чтобы можно было видеть все, что происходит внутри. Повсюду, в нарушение санитарных норм и прочих условностей, гуляли кошки, все черные, словно десятки поколений не скрещивались с другими, и куда ни глянь, на подоконнике, под лестницей, на стоящей в углу каталке, на инвалидной коляске, повернутой к стенке, в пустой кастрюле с намалеванным на ней краской словом отходы, везде были черные кошки, которые спали или просто сидели, умывая лапы.