Третий пир

— Ты понимаешь, что у тебя почти нет шансов?

— Пусть.

— Не жалеешь?

— Пусть.

Он проницательно вслушался в интонацию: нет, эта не умрет и никогда ни о чем сожалеть не будет, просто — чуть что — переменит музыку, то есть партнера.

— Ну, мне двадцать лет сегодня… благодаря тебе.

— Правда?

— Правда. Я подыхал со скуки. Поедешь в Коктебель со мной в сентябре?

— Поеду.

Иван Александрович притормозил на красный свет, принялся целовать ее, через секунды они уже мчались в бензиновом ветре, но, раз попав в захватывающий ритм разгоряченного движения, останавливались на каждом обольстительном перекрестке в окружении дрожащей от нетерпения стаи — Лиза по-настоящему опомнилась только в холодном, словно вымершем сейчас вестибюле. Прошли по каменным плитам, по ступенькам, мимо двух старушек вахтерш — Иван Александрович раскланялся, и они пропустили без скандала — к лифту, вверх, к двери с бумажкой «Приемный экзамен по истории», вошли — пусто.

— А, черт! — Иван Александрович присел на поцарапанный столик, Лиза остановилась перед ним. — Ты ведь в третьем потоке сдавала?

— Ага, в последнем.

— Тогда все. Ты думала, я смогу уехать, не сказав?

— А разве ты не смог бы?

— Если б захотел. Но я не хочу, — Иван Александрович задумался. — И главное — пятница: все уже по дачам едят окрошку. Ладно, подожди меня здесь, — и быстро вышел.

Лиза вышла следом, присела на корточки, привалясь спиной к стенке, нетерпеливо оглядываясь: ей почему-то страшно было оставаться одной. Прямо напротив распахнулась дверь с табличкой «Приемная комиссия», и появился задумчивый Алеша. Пыльный поток послеполуденного солнца вырвался вместе с ним в коридор и в мгновенной вспышке запечатлел Лизу с головой, опущенной в колени.

— Лиз, привет! Чего ты…

— Ну как? — перебила она неминуемый вопрос.

— Вырвал пятерку. А когда ты…

— Ты во сколько сдавал?

— Сумел прорваться первым. Потом смотался тут… — Алеша неопределенно махнул рукой (заветная пятница, Каретный ряд, неуловимая женщина). — А ты…

— А сейчас что здесь делаешь?

— Да вот заехал узнать, как жить дальше. Нету их.

— Они уже едят окрошку. Значит, тебя можно поздравить?

— Да вроде. Тебя, конечно, тоже?

— Я получила двойку.

— Ты что?! — Алеша как-то рухнул рядом, тоже оперся спиной о стенку, взял Лизу за руку. — Не может быть, Лиз… Что досталось?

— Эти… как их… Столыпинские реформы.

— Так мы же вчера про них…

— Ну, растерялась. Да ладно, вспоминать неохота.

— Ты им про пятую Думу, что ль, рассказывала? Я ж тебе русским языком… — замолчал, сжав ей пальцы до боли. — Никогда себе не прощу.

— Больно! Чего ты не простишь?

— Я должен был сдавать вместе с тобой. Черт меня дернул! Да, похоже, в эту пылкую погоню с препятствиями за неуловимыми непонятными взрослыми замешался нечистый. Иван Александрович показался в конце коридора, подошел, Алеша с Лизой встали, держась за руки, по его взгляду она поняла, что надежды нет, и спросила:

— Вы знакомы или не знакомы?

— Слышал, видел, но не имел удовольствия… Иван Александрович.

— Алексей. Так вы из этого заведения?

— Из этого самого.

— Небось доктор или профессор?

— И доктор, и профессор.

— Ловко устроились. А знаете, что у вас тут творится?

— У нас тут немало… что именно?

— Человек сдает на одни пятерки, представляете, что это такое?

— С трудом.

Они медленно двинулись к лифту.

— Мы из одного класса, а я даже не подозревал, что у Лизы такие способности.

— А я подозревал.

— Хватит вам обоим!

— Вы согласны?

— Согласен. Она на редкость способная девочка.

— Ну так помогли б!

— Это несовместимо с моими принципами.

— Да в вашем змеючнике написать сочинение на пятерку — подвиг!

— Пожалуй, что-то такое героическое в ней есть.

Иван Александрович уже развлекался, но как-то рассеянно, Лиза молчала, неясно ощущая нелепую, наверное, но для нее неоспоримую связь событий: пятерки свои она получала благодаря Ивану Александровичу — и из-за него же опоздала на историю, соблазнительная помощь обернулась позорным поражением. (Почему позорным? Ведь никто не узнает… нет, почему-то позорным.) Вошли в лифт.

— За столыпинские реформы! — восклицал Алеша. — Двойку! Вот дубы! Три пятерки!..

— Столыпин? — Иван Александрович усмехнулся, скользнув взглядом по ее лицу. — Столыпин тебе помешал?

— А она не говорила вам? Им все равно, как блестяще человек сдавал. И вообще: кому эти реформы теперь нужны?

— Не скажите, — возразил Иван Александрович иронически вежливо; улыбнулся старушкам вахтершам, те просияли в ответ. — Любое государственное деяние отзывается на потомках.

— Так ведь ничего не удалось! Убили!

— Неудавшееся — тем более. Разве вы не чувствуете? Впрочем, вы еще слишком молоды… Вот юная девушка, через семьдесят лет после убийства идущая на подвиг…

— Лиз, он над тобой смеется!

— Я привыкла.

— А я не привык. Мы для вас детишки, как один тип сказал, но поглядим, кто посмеется последним.

— Это смех сквозь слезы, Алексей, вам не понять. И вы меня натурально переживете, еще некролог, может быть, напишете и посмеетесь. Филолог про филолога. Ведь вам удалось совершить этот подвиг?

Алеша вспомнил про свои восемнадцать баллов и слегка повеселел, сменив гнев на милость.