Третий пир

— Разрабатывала план покушения? — он улыбнулся ласково. — Зря стараешься, голубчик. Ничем ты меня не проймешь — разве что пистолетом. Руки! К стенке! Последнее слово! Тут бы я сказал, пожалуй: сдаюсь.

— Да ты трус, оказывается.

— Ты, милая моя, под пистолетом-то, видать, не стояла.

— Как будто ты стоял! Не бойся, нету у меня пистолета.

— А жена считает, я рискую, она мне так и заявила: «Эта хипповая девчонка из тебя всю душу вытрясет».

«Я бы вытрясла, — подумала Лиза в странной тоске. — Да есть ли у тебя душа?» Секунда тоски возникла и исчезла в распаленной сутолоке этих суток: бессонница, незабываемый взгляд медноволосой дамы в проплывающем мимо вагонном окне, предрешенная гонка со временем, странный, непонятный пароль…

— Она сказала про меня: «что-то новое», — пробормотала Лиза с обидой.

— Не обращай внимания. Никого нет: только ты да я, да мы с тобой.

— Куда ты меня везешь?

— К себе. Мне, конечно, будет страшно не хватать мосгаза, но думаю, мы как-нибудь переживем…

— Ой, мне домой надо. Мама уже, наверно, двадцать раз звонила.

— Позвонишь от меня. Расскажешь про столыпинские реформы.

— Если я скажу, что получила двойку, они меня мигом заберут.

— Ты девочка смышленая, не мне тебя учить. Что представляют собой твои родители?

— Папа главный инженер на заводе, а мама преподает в музучилище. Они хорошие, даже очень, но нас с тобой не поймут.

— Поймут прекрасно, этого и не хотелось бы. Ладно, все потом, потом…

Иван Александрович умел соединять трудносоединимое и жил в шикарном, архисовременном, по индивидуальному проекту (и тому подобное) доме неподалеку от Патриарших прудов в окружении посольств в переулочках, стремящихся остановить время. Рядом с домом гараж в желтых акациях, бездействующая, но белоснежная (в попрек недоверчивым иноземцам) церковка напротив, бабуля-консьержка с обязательным вязаньем и кротким внучком — в светлом чистом подъезде, желанное головокружение в зеркальной кабинке. Они смотрели друг на друга в зеркале, в котором отражалось зеркало напротив и уходил в неизъяснимую глубину уменьшающийся ряд их слитных отражений, блестящих глаз, истомленных губ, загорелых рук. Входная дверь захлопнулась с пружинным щелканьем, Иван Александрович обнял ее, она сказала быстро:

— Я хочу сразу отделаться, а то мои…

— Да, разумеется. Иди сюда.

Вспыхнул рассеянный свет, и в полумраке серебристо-розовых пятен она прошла за ним по пушистому ковру. Иван Александрович открыл одну из дверей, пламенеющий предзакатный жар смешался с жаром душевным, телесным, так что дыхание перехватило.

— Однако необходимо охладиться. Садись.

Он включил кондиционер, вышел, тотчас вернулся с хрустальной кружкой ледяного шипучего напитка с привкусом апельсина.

— Газировки у меня нет.

Кажется, никогда не пила она с таким вожделением, словно упиваясь прелестью жизни, остротой ее и краткостью.

— Еще хочу.

Упоение повторилось. Потом он поднес Лизе аппарат и присел на подоконник.

— Знаешь, как звонить?

— Ага.

— Я не помешаю плести фантастические кружева?

— Ты меня вдохновишь.

Лиза набирала бесконечные цифры, оглядываясь вокруг. Просторное пространство истаивало в жгучих лучах. Высокие стены в книгах до самого потолка, антикварный письменный стол черного дерева, черное кожаное кресло, широченная, покрытая нежнейшим белым мехом тахта, на которой она сидит. Каждый предмет и вещица в кабинете Ивана Александровича требуют, по своим достоинствам, пристрастного изучения, любования — но до того ли… Надо всем довлеет окно: чуть не в полстены, распахнутое настежь в яркое небо, блеск золотой синевы, дымок от его сигареты уходит в бездонную глубину, глаза, сейчас совсем черные, глядят пристально.

— Никто не отвечает, — Лиза положила трубку после третьей попытки. — Что делать?

— Позвонишь позже. — Он встал и погасил сигарету в пепельнице на столе.

— А, ты не понимаешь и не поймешь: я для них все.

— Ну, где мне понять.

— Так вот: если мама не сидит на телефоне — случилось что-то жуткое.

— Рабочие телефоны тебе их известны?

— В музучилище каникулы. Если папе позвонить… Правда, уже пять скоро.

— Звони, и давай покончим с семейными радостями.

Знакомый голос папиной секретарши откликнулся с официальной отчетливостью:

— Приемная главного инженера.

— Василия Михайловича, пожалуйста.

— Его нет. Что передать? Диктуйте.

— Ирина Владимировна, это Лиза.

— Ах, Лизонька, дорогая, они утром уехали к тебе, до понедельника.

— Спасибо. Все, Ванечка. — Лиза встала и подошла к нему. — Они уже здесь.

— Где? — Иван Александрович невольно оглянулся.

— До тебя пока не добрались, но — в Москве. Решили устроить сюрприз.

— Им это удалось. Надолго?

— До понедельника.

— Ты что ж, уйдешь сейчас?

— Если они приехали, то ждут на улице.

— Так что же ты стоишь?

Она молчала.

— Ну?

— Целых три дня. Может быть, последние?

— Почему последние? — он вдруг как-то смягчился, прижал ее к себе, нашел губы, но тут же резко отстранил и пошел в прихожую, говоря на ходу: — Через все можно переступить, если очень хочется.

— Через все?

— Да.

— Через все — через все?

— Ну не воспринимай так буквально. Я забываюсь, а с тобой надо быть осторожным. Ты как огонь.