Третий пир

— Я средне сдавал: две пятерки, две четверки. Но…

— Отчего же средне? Вы молодец, поздравляю. Так до встречи. Будете отвечать мне… ну, там про заблуждения символистов на примере «Мелкого беса» и дрожать. Да я ловко устроился и профессор снисходительный… Вас куда отвезти?

— Никуда, спасибо, я тут в общаге, близко. Лиз, ты ведь завтра не уедешь еще? Позвоню.

— Ага, до завтра.

И Алеша двинулся к метро: Казанский вокзал, милое Милое, беседы с Кириллом Мефодьевичем, малиновое окошко за зеленым забором и чужая любимая жизнь.

— Ты собираешься уезжать? — спросил Иван Александрович, распахнув перед ней дверцу машины. Она с облегчением скользнула на пружинистое сиденье. Элегантный пожилой господин в полосатом палевых оттенков костюме вынырнул из «мерседеса» рядом, закричал:

— Иван! — и засмеялся. — «Горе миру от соблазнов»!

— А, привет, — отозвался Иван Александрович холодновато. — Какими ветрами?

— Из Лондона. В отпуск.

— Как дети? Соня?

— Так же… нормально.

— Поклон ей от меня.

— Никаких поклонов! Ждем непременно, я позвоню… и вас… мисс?..

— Елизавета Васильевна, — отрубила Лиза, сбивая вкрадчивую фамильярность; но этого не собьешь.

— Елизавета… как? Васильевна? Прелесть! Аркадий. Можно Аркаша.

Аркаша ее ничуть не заинтересовал, она прощалась с египетской пирамидой, сиренево-стеклянным гуманитарным корпусом, сверкающими струями фонтана-бассейна, к которым хотелось прильнуть и вымокнуть до нитки, пить долго, жадно, растворяясь, забываясь…

— Я хочу пить, — сказала она.

Мужчины поглядели на нее, улыбнувшись одновременно — мягко, нежно. До каких пор ей быть — нет, казаться — балованным ребенком перед ним?..

— Пить хочу!

— Ну, пока.

— Ты пил голландский «Золотой ликер»? — никак не отвязывался Аркадий. — У меня выпьешь. Золотые песчинки поднимаются со дна…

— Прощай.

— Я еще кое-что привез… ду ю андестенд?.. Дам почитать. Подарю! И «Страсти по Матфею» с Отто Клемперером…

Иван Александрович оторвался решительно, сел за руль, поехали.

— Что такое «Страсти по Матфею»?

— Пассион Баха.

— Мама любит Баха. А что такое…

— Этот идиот из Лондона, — отчеканил Иван Александрович с внезапной яростью, — воображает себя диссидентом. — И тут же с привычным равнодушием: — Так им и надо. Что ты хочешь выпить?

— Газировки.

— В автоматах дрянь. Потерпишь немного?

— Я не поняла: как это «горе от соблазнов»?

— Это фраза из Нагорной Проповеди.

— Не поняла.

Иван Александрович произнес нехотя, словно с досадой:

— Горе миру от соблазнов; ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит.

— Он что, занимается проповедями? — спросила Лиза и сама на себя разозлилась: ни с какой стороны этот дядька ее не занимал.

— Пророчествами. В газете «Правда».

— А почему он так сказал: про соблазны?

— У тебя поразительное чутье, Лиза, тебя бы в органы. Да, эта фраза была нашим паролем. Ну, молодые были дураки, собирались, читали, горели, кипели.

— У вас была подпольная организация? — Лиза взвилась от возбуждения.

— Не вертись и меня не верти, врежемся. Да, именно так инкриминировали наши деяния.

— А сколько вас было?

— Семеро.

— И они все по заграницам?

— Не знаю. При Хрущеве давали много за валюту и за Христа.

— А вы и валютой…

— Ну, глупости!

— А как же Аркадий?

— Выкрутился. Отец генерал, воевал вместе с нынешним генсеком.

— А ты?

— Меня никто не выдал.

— Ты был главный?

— Главный.

— И отсиделся?

— Отсиделся.

«Он их всех заложил! — пришло внезапное открытие обжигающим душу холодком чуть ли не восторга. — Спросить? Ведь он никогда не врет… Господи, какое мне дело, сто лет назад…»

— Это было так давно, — как будто подслушав, продолжал Иван Александрович, — что уже никому не интересно, даже стукачам.

Стукач? Спросить? Тяжелое какое-то чувство, почти извращенное, толкало убедиться, что он подонок и предатель. Не решилась почему-то, но внесла в тайный счет.

— Ты вот что скажи: ты собираешься уезжать? — он включил приемник, хрипловатый от страсти мужской голос, подыгрывая, воззвал: «Изабель… Изабель… Изабель мон аму…»; выключил. — Ты слышала, что я спросил?

— А?

— Что с тобой?

— Ничего. Что спрашивать. Буду торчать здесь, пока тебе не надоем.

— Просто так торчать у нас не позволят, значит, тебе надо приобрести социальное лицо. Я об этом подумаю. Ну а кто кому надоест… Я вот давеча полюбовался на твои вокзальные выкрутасы…

— Я тоже на тебя полюбовалась.

— Где мне равняться. Пожертвовать карьерой, чтоб сказать: «Ты мне не нужен» — лихой жест. Однако теперь я не знаю, чего от тебя ожидать, это прекрасно, конечно, но… какое милое дитя — вдруг подползла, как змея, испортила мне все удовольствие от прощания с женой.

— Которая из двух твоя жена?

— Которая рыжее.

— Какая красавица.

— Да уж покрасивее тебя. Посмотри, на кого ты похожа. — Иван Александрович повернул укрепленное на пере днем стекле зеркальце, но в нем Лиза увидела только его темносерые, почти черные глаза, глядящие с угрюмым восхищением на нее. — Растрепанная, губы распухшие, в футболке этой ты наверняка и спала…

— Я сегодня вообще не спала.