Третий пир

По дороге Лиза начала приставать с вопросами (он позволял, даже поощрял детскую любознательность):

— Иван Александрович, я не поняла. Когда Мария не обнаружила труп, она побежала к Петру, так? А потом…

Он перебил невпопад, рассеянно:

— Христианство погубило Римскую империю. И нашу.

— Так ведь у нас атеизм.

— Ну да. То же христианство, только вывернутое наизнанку.

— Ну и ладно, жили мы без империи и проживем.

— Да это единственное, что у нас осталось — и вот-вот рухнет. В Крыму ее не добили, она тайком выбралась из ямы и в беспамятстве стала красненькой. Стало быть, надо добить, что и успешно делается.

— Вот и доктор так считает, а я…

— Какой еще доктор?

— Вэлос, Митин друг. А я не верю.

— Ишь ты, какая прелесть.

— За что нас добивать? Что мы такого сделали? Марья Алексеевна, например, вдова и плотник. Их добить?

— Это остаток. Он умер или умирает. Мы умеем красиво умирать — в белом белье, — Иван Александрович усмехнулся и добавил, следуя каким-то прихотливым ассоциациям: — Почему философ не воспользовался парабеллумом?

— Вы считаете: убить?

— Почему бы и нет? Тоже боевой офицер, и арест не был для него неожиданностью. Успел бы прихватить с собой труп, другой, третий. Что ему помешало?

Лиза представила, что вот сейчас, через секунду — добровольное небытие.

— Страшно, Иван Александрович.

— То-то же, не хвастайся.

— А откуда вы про него знаете?

— От его адвоката.

— Иван Александрович, вас не поражают совпадения?

— Поражают.

Он мог бы рассказать, как некий запретный холодок пробежал по позвоночнику, когда он ощутил себя в квартире философа. Как если б тот канделябр заговорил… или зеркало крикнуло отверстым ртом, проявившись прежними отражениями. Как пыльца погибших душ словно бы взметнулась и осела праховым покровом на вещах и книгах, на граммофоне, который я не посмел завести, чтоб обнять эту девочку. И для полноты картины звякнул звоночек и явился мужичок в ватнике — двойник старинного свидетеля преступления. Ничего этого он не рассказал, а повторил:

— Поражают. — И закруглил на филологической сентенции: — Совпадения — выпирающие пружины сюжета в слабой прозе. В жизни — видимые знаки скрытного рока.

Что Лиза пропустила мимо ушей, поскольку не могла оторваться от предыдущего эпизода.

— Иван Александрович, а все-таки к кому побежала Мария потом? Ну, кого любил Иисус — без имени?

— Это сам автор — Иоанн Богослов.

— Который сочинил про Страшный Суд?

— Тебе-то откуда известно?

— От Мити.

— Так вот чем интересуется внук, — констатировал Иван Александрович.

Машина притормозила у парадного подъезда, от дома отделилась тень, материализовавшаяся после заковыристых плутаний по тротуару в мужичка в фуфайке, но без чемоданчика и с более крепким душком:

— Мы тут сидим в подвале: Сереня, Сеня, Семеныч и я. Кончилось. Думаю: а ведь в двадцать седьмой мне предлагали. Ведь ты предлагал?

— За работу.

— А за расписочку, едрена вошь? Отключил бы — и привет. Звонил, звонил, думаю, куда их отнесло?..

— Вы знаете, который час?

— Это мне без разницы, я достану. Так дашь? Я с утречка, с раннего забегу…

— Дам, только не забегай, исчезни. Лиза, прощай, завтра позвоню.

Этот незамысловатый вымогатель опять влез в их ночь и разрушил эпизод с садовником и собирающимся вокруг него остатком — здесь непременно была мать с сыновьями, вдова и плотник, Фома и Мария, и добавился к ним философ — в утреннем благоухающем саду возле пустой могилы. Осталась только ночь, лестница, зеркало, оно уже замутилось… Она прошла по комнатам на балкон и перегнулась через перила: двое внизу в дальнем отблеске фонаря толковали за жизнь, толковал мужичок, Иван Александрович слушал, вот поднял голову и сказал, почти не повышая голоса (звуки звонко разносились в переулке):

— Лиза, иди спать.

— Не хочется.

— Дочка, спать! — подхватил мужичок и погрозил пальцем, кого-то явно передразнивая. — Ишь, какая проказница, неслушница! Упадешь и разобьешься.

— Глупости! Я могу по самому краешку пройти, через перила перелезть и…

— Глянь, падает!

— Да глупости!..

Иван Александрович быстро пересек тротуар и вошел в подъезд; вымогатель зигзагом двинулся следом, а Лиза бросилась в прихожую и отперла дверь. Быстрые далекие шаги (он тоже не воспользовался лифтом), приближаются, уже за лестничным поворотом, выше, еще выше во тьме, лишь переменчивые блики падают из лунной столовой, отражаясь в зеркале.

— Мне действительно что-то такое показалось.

— Я нарочно, я заметила, что вы неравнодушны к балкону.

— Лиза, не торопись, — сказал он строго, но не ушел.

Мужичок наконец управился с лифтом, шумно подъехал и вывалился на площадку.

— Хозяин, ты куда пропал-то?

— Да на, на! — Иван Александрович сунул в карман фуфайки, видимо, купюру, вдавил приставалу сильной рукой в кабинку, сомкнул допотопные дверцы, мосгаз с лязганьем ухнул вниз. Иван Александрович захохотал. — Нет, это великолепно! Ведь он будет каждый день сюда ходить! — Смех впотьмах звучал как отдельное живое существо. — Значит, так тому и быть.